«На сріблястій долоні вічності»

Мифологическая философичность её поэтических медитаций завораживает. Знаковый голос, собственная особая аура текстов и жертвенная высота лирической героини являются частью универсума, единства Макро- и Микрокосмоса, всей природы. Однако вотчина лирики всё-таки метафора, ведущая к переосмыслению понятий и явлений, способных изменить реальность. Поэтесса вовлекает нас в этот непрерывный, длящийся столетиями историософский разговор культур.

Обладая способностью к рефлексии, самоанализу и анализу того, что вокруг, Татьяна и Сергей Дзюба ищут в творчестве свободу. Для них важнее контекст, когда индивидуальная форма гармонии может сказать о воплощённой в слове общечеловеческой традиции.

Показательный пример – произведение Сергея Дзюбы «Баллада непрофессионала», где пронзительно звучит своеобразное послание любви, в котором одновременно прочитывается и боль, и невыносимая мука, и просветление души настоящего гражданина Вселенной, считающего себя её неотъемлемой частицей:

Для того, чтобы понять поэзию, необходима тишина.

Не случайные, мелко нарезанные кружочки пауз,

когда ощущаешь себя затравленным маленьким монстром,

готовым одной рукой играть на фортепиано,

а другой – ломать стул, на котором сидишь.

Знаете ли вы тишину, напоминающую молитву?

Напиток из одиночества и боли, который у нас называют покоем?

Я люблю такую тишину, стихотворения моей Татьяны

и мудрую поэзию молодой Лины Костенко.

Но тут есть и главенствует любовь с радостью жизни в виде поэзии, которая явилась и автору этих строк, где само слово у него – уже материя. И любовь – материя:

Больше я думаю только о Татьяне.

Да, я люблю любить.

Все говорят, что в этом мире

нельзя профессионально заниматься любовью и поэзией.

Вот потому я – настоящий непрофессионал.

Я даже Украину люблю, будь неладна она!

И люблю свой Чернигов,

где обитает много жадных и завистливых людей,

где нет площади Бетховена и улицы Шопена,

но многое другое есть, – вот хотя бы за это…

Главным нравственным императивом для поэта является спасительная и всепобеждающая любовь ко всему сущему, к высшим ценностям, истине, красоте. Подобная любовь преображает и просветляет человека, придаёт цельность и смысл его существованию. Верлибр – уникальная форма, активно востребованная современной литературой, прекрасно выражает в произведениях автора то эмоциональное состояние, возвышающее человека над собственной обыденностью, именно верлибр и использует в своём творчестве Сергей Дзюба. Казалось бы, в поэзии двух художников нет приоритетных и повторяющихся тем, но это правда лишь отчасти. У Сергея Дзюбы красной нитью почти все стихи пронизывает тема любви. Конкретный образ любимой присутствует у него везде и полностью заполняет поэтическое пространство. Все свои книжки (почти 90!) он посвятил любимой супруге Татьяне – случай феноменальный в истории литературы.

2

«И брошенное в рифму слово…»

Душа верна неведомым пределам…

Юрий Кузнецов

Говоря о творчестве Татьяны Дзюбы, украинской поэтессы, критика, переводчика, журналиста, педагога и учёного, нельзя не отметить её невероятную образную выразительность восприятия мира, граничащую с метафизическими прозрениями, когда художественное время и пространство в её произведениях расширяются до космической и исторической бесконечности.

Татьяна Анатольевна родилась на Буковине. Окончила факультет журналистики Киевского государственного университета имени Тараса Шевченко, аспирантуру Института литературы НАН Украины, докторантуру Институту журналистики Киевского национального университета имени Тараса Шевченко. Сегодня она – профессор кафедры филологии Черниговского института последипломного образования, доктор наук по социальным коммуникациям. Татьяна Дзюба является членом Национального союза писателей и Национального союза журналистов Украины, лауреатом многих литературных премий, академиком НАН высшей школы Казахстана. Примечательно и то, что её книги переведены на 65 языков мира и напечатаны в 50 странах. Татьяна Дзюба – автор поэтических книжек: «Аккомодация к времени» (Украина, 2000), «Танец Саломеи» (Канада, 2017), литературоведческой книги «Талант как мера весомости» (2008), также целого ряда концептуальных научных монографий и литературно-критических публикаций.

Согласитесь, какая уникальная симфония талантов в одном человеке! Татьяна Анатольевна обладает не просто стильным голосом, незаурядность которого поражает сразу, но и неоспоримой художественной глубиной своих текстов, сюжетной ассоциативностью, восходящей к древним мифопоэтическим истокам. Безусловно, у неё свой язык – язык особого искусства с очень тонкой и в то же время многоступенчатой философской константой, подчас неуловимой, усложнённой, скрытой в поэтической цепи иносказаний и аналогий, сопоставлений и аллегорий. Вообще, будем откровенны: всегда интересны чувства в чём-то изысканные, умные, словно драгоценные камни, филигранно обработанные и не теряющие свой блеск в многослойности образных связей. Не секрет, что бездарные художники списывают с реальности, тогда как Татьяна Дзюба сама творит эту реальность, технология списывания ей не интересна. Причём вот что любопытно: хорошую, интеллектуальную литературу абсолютно не волнует степень подготовленности читателя. Он должен расти духовно, постигая поэзию жизни, он постигает и себя.

Останешься только узором вокзальным

На утлых причалах гадалки-судьбы,

Где чёрный цыган в белокаменном зале,

Качая ребёнка, латает гробы.

<…>

В круг мандалы верность и вера, сплетаясь,

Похожи на ветки младенческих ручек.

Узор бронзовеет, как тень золотая,

Как охра на теле индейца-гаучо.

Как роза миледи с фатальной иголкой,

Где яд инкрустирован в чистый берилл,

Любовь – это зомби.

Любовь – это Голем.

Любовь – это робот, который убил.

Захватывает дух от динамичного потока чувственной экспрессии, головокружительного энергетического накала стиха. Самые мощные – три последние лаконичные строки, поражающие философской углубленностью и крайне современной трактовкой образа-легенды. Голем – персонаж еврейской мифологии, существо одной из основных стихий, или их сочетания, оживлённое магами-каббалистами с помощью тайных знаний, наподобие Адама, которого Бог создал из глины. При всей истинно женской беззащитности, автор впечатляет жёсткими, стальными нотами любви, которая отнимает разум и убивает, и возрождается вновь в ком-то из нас, и продолжается, меняя свои лики и так до бесконечности… Любовь, как и искусство, – категории вечные.

Ещё одна характерная ось творчества Татьяны Дзюбы: неоднолинейность поэтических подходов в изложении материала, при этом гибкий интеллект автора обращается к юности культуры, её рассвету, когда на земле правили мифы и символы. Именно в мифах, их символах и аллегориях есть буквально всё. Здесь явственно проступает собственный авторский принцип множественности интерпретаций, перифраз, аллюзий. В этом и заключается бессмертный модус поэзии! «Баллада о Перелеснике» поднимает человека над всеми условностями бытия, и время, перед которым человек бессилен, нарушает им же установленные и допустимые границы:

Ты приходишь обычно в полночь, зажигая на небе души,

А капельною мессой − во семь горл − костёлы сходят с ума,

Когда на дистанции вдоха, чёрный и вездесущий,

Расправляет крылья летучей мыши твой Буцефал − Симаргл.

Симаргл – языческое божество, вестник между небесными и земными мирами. Отсутствие времени означает вечность. Лишь она придаёт стихам нечто непостижимое, эту магическую тайну недосказанного. Ибо фактора устаревания такие стихи не знают – времени у них нет: «Ты вплетаешь себя в безвременье…» – провидчески скажет автор.

Ты приходишь, − как суховей,

В город, где степь

Заменяет брусчатый степ,

Ты привносишь полынный темп,

Оглашая расколотым колоколом:

− Вот оно, наше племя!

Ты вплетаешь себя в безвременье,

Как мотив вплетается в преступление.

Татьяна Дзюба неизменно оставляет читателю возможность для домысливания, и ты с лёгким изумлением принимаешь нескончаемую череду её философско-сценических вариаций и постоянно меняющихся сюрреалистических форм, будоражащих воображение хранящимися в памяти реминисценциями и перифразами.

Режиссер прибьёт к сцене / монету/ и опять / начнётся / театральный / сезон.

Но на этот раз / что-то собьётся / В сценарии / Высшего постановщика,

где всегда было так: / ты в зале – / а я на сцене, / но с точностью до безумья.

Рампа условностей жизни / Нас больше не разделит…

<…>

Потом останутся письма, / как билеты на погорелый,

изъятый их репертуара / спектакль, / фото, как неиспользованные

афиши, / порыжелый снег, притоптанный сплин,

рампа и две минуты, / пока не опустят занавес.

Она будто подсмотрела, находясь за кулисами священного действа под названием жизнь, саму противоречивую суть происходящего вокруг и внутри, увидев гораздо больше, чем дано иным, разглядела зорким,

неравнодушным взглядом души то, что невидимо всем остальным, успокоенным, переставшим мечтать. За захватывающим актом творчества, где в одном мгновении рассказана, в общем-то, вся человеческая жизнь, ничем не отличающаяся от спектакля, открывается мир иных измерений, декорации там ни к чему, ведь совсем рядом неотвратимо манящая бездна, перед которой ты не в силах устоять. Здесь нужно заметить, что автора глубоко увлекли и опыты с верлибром, а специфика жанра обязывает Татьяну Дзюбу экспериментировать. Весь ХХ век верлибр был маргинальным жанром в русской поэзии, определившим избранность своих подлинных жрецов. Впрочем, и сейчас на перепутьях нашей истории он по-прежнему маргинален, открыт для любой культуры.

Вместе с тем не устаёшь восторгаться неисчерпаемости поэтической образности поэтессы, её какой-то особой редкой способности чувствовать оттенки:

В изюминках горьких – город / Каштаном покрыт, как пледом: / Сегодня – впервые холод / И тёплое – напоследок. <…> Погрешность – почти фатальна. / В глазах – не признать зеркал. / На белых свечах каштанов / Горит восковой вокзал.

Подобная красота ошеломляет, хочется стать частью этого волшебства, раствориться в нём, шагнуть в неведомое и исчезнуть по ту сторону зазеркалья. Лишь женщине свойственно так остро разглядеть прекрасное, озвучить трепетные нотки женственности и гармонии, ощутить, пусть в чём-то обманчивую и недолговечную, но прелесть настоящего и себя в нём, когда «можно отстать», выйти на «ночном полустанке» и услышать давно забытую тишину, а потом вернуться и уснуть долгим сном:

Раскрашены буквы. / Измяты конверты. / На полках плацкарта царит благодать. / Там спит проводница по имени Вера. / Солдатское пиво. / Бродяжья селёдка. / Бумажная быстрая детская лодка. / Вагон-субмарина. / Битловская вера / В ночной полустанок, / Где можно отстать.

(«Почтовый вагон»).

Заметную роль в творчестве Татьяны Дзюбы играет обращение к метафорическим и метафизическим категориям. Вполне закономерно, что вершиной её поэзии является библейская тема, тема возвышенного и оправданного пафоса, естественно вплетающаяся в современное культурное пространство. Отсюда – характерная для её поэзии насыщенная библейская образность. Человеческая жизнь и любовь всегда совмещены в Боге. Произведения автора олицетворяют мифопоэтический универсум, содержащий миф и гротеск, плавно переходящий в мифопоэтику, тем самым представляя тесное сращивание прошлого, настоящего и будущего. Бесконечные нити извилистых человеческих судеб ведут нас к символическому произведению Татьяны Дзюбы «Саломея» – к стремительному образу, полному рвущейся из слов творческой энергии. Саломея – глубина глубин, откуда стихотворение к нам пришло, ветхозаветные истоки – код мироздания, который автор достаточно неожиданно и оригинально пытается расшифровывать. И разве библейские заповеди – не отсвет того же верлибра, не его извечная классика?!

Куда ты пойдёшь? На таран? На танцы? / В Крестовый поход за веру?

Льняная лазурная кровь на снежных одеждах. / Извечный вопрос: камо грядеше?

Глава Иоанна – на блюде легионера. / Танцуй, Саломея: кровь – не вода,

Кровь – атомарное зелье. / Танцуй Саломея: ты − молода

И ещё не познала похмелья…

<…>

А кем мне стать, когда выйдет срок? / Чашей? / Весами? / Танцем?

Куда ты пойдешь? Ну, куда ж ты пойдёшь? / Жалеть и враги умеют.

Увядают тюльпаны. И тает снег. / И кровь разбавляет дождь.

Танцуй, Саломея. / Танцуй, Саломея… / Танцуй, Саломея!

Как видим, наглядно прослеживается сближение между поэзией и танцем, словно между жизнью и смертью. Иудейская царевна Саломея, дочь Ирода и Иродиады, представляет на пиру танец семи покрывал. Причём вступает в свои права музыка – высшее искусство, мировой праобраз Божественной гармонии, единственно совершенный язык, который не нуждается ни в каком в переводе, который понятен каждому, живущему на земле. Танец Саломеи – одна из самых ярких библейских историй, запечатлевшая роковой архетип притягательной женщины. Неслучайно поэтесса использует данный сюжет, он был самостоятельным и занимал центральное место в жанровой живописи ХIХ – ХХ веков. Важен сам контекст сюжета, экспрессивный танец Саломеи, нити которого сплетают ушедшие столетья и эпохи. Всё запутано в этом мире, такова жизнь. И любовь, и жизнь, и смерть навсегда совмещены в Боге.

Проявлением эволюции литературных взглядов, квинтэссенцией философских смыслов творчества Татьяны и Сергея Дзюбы стала книга «Горад Зiма» (Минск, 2018). Переводы с украинского на белорусский язык сделал известный поэт, прозаик, критик, исследователь литературы, лауреат многих литературных премий, признанный мастер перевода Михась Поздняков. Самобытный белорусский язык, удивительно напевный и мелодичный так же, как и украинский язык, сохранили своё сходство с древнеславянским – аналогично таким же мягким и певучим языком. Наконец, нужно помнить, что значимость любой этнической культуры познаётся только во взаимодействии с мировой. Поэтический сборник «Горад Зіма» – неповторимое сочетание двух голосов, где контрапунктом выступает многоголосие – нота против ноты – бахтинская полифония, угадывающая соразмерность и сообразность звучащего слова. Татьяна Дзюба в этом разнообразном потоке голосов не теряется, она обладает собственным сверхчувствительным голосом.

Недаром замечательный русский поэт Анатолий Аврутин, лауреат Национальной литературной премии Беларуси, предваряя в книге «Горад Зіма» первую её часть «Белыя анёлы», содержащую стихи Татьяны Дзюбы, назовёт поразительно ёмко и красочно вступительное слово о ней «Саламея ўкраінскай лірыкі». «<…> яна сама – АСОБА, вучоны, доктар навук і, галоўнае, Паэт. Паэт самабытны, з уласным голасам, які цяжка зблытаць з нейчым іншым. Прычым, у адрозненні ад мужа – паэта-філосафа, Таццяна таксама філосаф, але зусім іншага плану. Яе муза цікавіцца не рэаліямі жыцця, не падрабязнасцямі нашага зямнога існавання, а выключна духам, які адзін толькі і робіць чалавека ўзнёслым і чуйным…» – вдохновенно напишет он.

Стихи Татьяны Дзюбы действительно увлекают невероятной ассоциативностью связей, в очередной раз подтверждая, что всё окружающее нас гиперболизировано. И писать стихи – значит не только ошеломлять метафорой, но и, говоря фигурально, сдирать с себя кожу, как в произведении «Акамадацыя да часу».

Сабакі збеглі, карлікі прысталі,

А пажаўцелы снежны той батыст

Цэчэ ў далоні, з моцай сталі,

І пальцы апякае абатыс,

Што паркам точаны і трапілі ў сталіцу –

На той мальберт, пакінуты Эль Грэка,

Дзе карнавал змог сутнасцю адбіцца,

І тым, што будзе заўтра з чалавекам.

Живопись и поэзия, как две сестры, похожи, когда одни художники могут до последнего смертного вздоха отдавать всего себя слову, а другие с кистью в руках могут умирать на полотнах своих мольбертов. Триптих Татьяны Дзюбы «Мора» – живописный сплав природных красок и очень тонкой жизненной философии, когда всё гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. «Айвазоўскі быў адметным і шчаслівым, / азнаёмленым з тайнамі зменлівага мора», – но даже этому великому маринисту было не под силу предвосхитить самое совершенное создание Бога – природу, которая из века в век лишь иронично усмехается над потугами и ухищрениями творцов, напрасно пытающихся передать её во всём своём великолепии. «Перадача колеру “марской хвалі” – абсалютная / лухта, у гэтым колеры – усе фарбы», – справедливо замечает автор.

Можно попытаться многое разгадать в поэзии Татьяны Дзюбы, но тот факт, что зима занимает центральное место в книге – явно разгадывать не нужно. Зимние этюды заснеженного города пронизаны невыразимой таинственностью. Где она душа города? Застыла, как и человеческая душа, и осталась навечно в зимнем городе? А сам город нарисован художником слова собирательно и фрагментарно. «Паспяшае зіма – і наўскач, / Серабром, як ляднік, выцякае. <…> Ражаство – ўсё ў прасторы нябёс / У таемнасці нашых жаданняў», – её стихи соединяют в себе сложность и прозрачность – два совершенно противоположных качества.

Владимир Набоков, будучи эстетом, когда-то красиво написал: «Снег: его горсть – полвека жизни рассыпалась морозной пылью промеж пальцев». Свои реальные и метафизические зимы, похожие на сон, и у Татьяны Дзюбы:

Гэта – сон. Сонца. / Пярэймы. / Ліюць музыкі / Золата святла / Ў танец. / Расхрыстана-заўзяты, / Прамяністы; / Ну, а нявестай – зіма.

Совсем рядом находишь в книге и удивительные трёхстишия, напоминающие своей скромной сдержанностью японские верлибры хокку:

На іплікатар сасновага лесу

сонца кінула прастуджаныя промні,

імкнучыся вылечыцца ад зімы.

Сходство верлибра и японской поэзии отмечал Вячеслав Иванов: «Верлибр – это не просто форма стиха, а способ видеть мир». Параллели возникают сами собой. «Парят снежинки / Густою пеленою / Зимний орнамент», – это японский классик Мацуо Басё. А вот Татьяна Дзюба:

«Каштан упаў – / раскрылася ізноў душа». Согласитесь, живописый лаконизм её строк ничем не уступает мировому классику.

Открывая книгу «Горад Зіма», ясно представляешь, что высшее удовольствие могут дать только вещи поэтические. И верно замечал Пришвин, что «творец утверждает прекрасную реальность, вне себя самого происходящую». Татьяна Дзюба, помимо всего, привносит в эту реальность и нечто необъяснимое: сиюминутное и в то же время вечное. Поэтому не заканчивается «и дольше века», по-айтматовски безгранично, длится её «дзень памінання восені», где лежат «жоўтыя кляновыя / крыжыкі / пад празрыстай слюдой луж», где уже в былом листопаде наступает и «дзень неадляцеўшых успамінаў…», где «зіма праганяе з вешалкі / дэмісезоннае паліто, / якое замерзла ў чаканні / і, быццам стары акын, / ахрыплым голасам вятроў / заводзіць доўгую песню».

Поэзия Татьяны Дзюбы аккумулирует и философские, и гедонистические моменты, что, безусловно, достаточно высоко определяет статус её творчества на фоне современной литературы, сосредоточенной прежде всего на получении наслаждения от текста. Изысканное послевкусие несут стихи Т. Дзюбы, но её осенняя грусть, подобна неувядающей экклезиастовой печали, что проходит и возвращается вновь… «Пара паэзіі мінае… / І ў свет радкі лісцём асеннім / Нясуць тугу кляноў. / Пара паэзіі мінае, / Ідзе пара дажджоў».

И всё же поэзия – искусство, которое страстно желает выразить жизнь, и, вопреки тому же Экклезиасту, она напишет строки: «На восені агнях барвяных / Гараць надзеі», – и чьё-то «кінутае ў рыфму слова» однажды вернётся и опять для кого-то будет утро, и будет рассвет.

Наряду с жёсткой и обнажённой метафорой, некоторые произведения Татьяны Дзюбы предельно исповедальны, и поэтическая часть «Белыя анёлы» прочитывается, как книга женской души, в которой миг бытия – словно миг космической бесконечности. «Вось кропелькі расы сягоння ўдзень – / Іголак россып, нават колюць вочы. / Скажы, чаго тваё маўчанне хоча, / Схаванае у трубцы тэлефоннай?» – воистину молчание – золото, но всё простое почему-то постигается сложнее и лишь с годами. До пронзительной боли знакома и другая история, обманчивая наивными иллюзиями и в чём-то спасительная, вероятно, той же тишиной, молчанием невысказанных слов, которых когда-то ждал, а сегодня смертельно боишься: «Званю па тэлефонах, / Нумары якіх знаю на памяць, / У той час, калі аніхто не здымае трубку. / Толькі тады можна пачуць у іх тое, / Што хочаш пачуць ты даўным-даўно», – человеку не дано изжить этой двоякой сути бытия. Впрочем, только гениям удаётся порой совместить несовместимое.

Ясная конкретика мысли будто рождается у художника на берегу, тогда как сама жизнь уносит Т. Дзюбу в могучую и полнокровную реку ассоциаций. Ведь ничего никуда не уходит. И те произведения, в которых автор старается что-то понять, нужны любой современности, если даже ты и явил миру лицо нездешней эпохи. Наверное, кто-то промолчит и про себя ухмыльнётся: реализм ли это? Как сказать. Впрочем, ничто не ново под луной: нова только настоящая поэзия.

Вось гэта кропля поўнач точыць. / І ў чорны крэп бяздоннай ночы

Ліхтар цвікі святла ўбівае, / А лёс, які даўно сляпым блукае,

Заходзіць, спатыкач, у нашы сны. / Садзіцца на краі пасцелі

І па руцэ заснулых / Праводзіць лініі ізноў,

Што ўдзень не разабраць. / А поўня моўчкі без віны

Так вінавата: / Зноў смерць чакаць / Сярпом маладзіка.

(«Асацыяцыі»)

В книге «Горад Зіма» у Татьяны Дзюбы по-прежнему доминируют библейские аналогии. В их философских интерпретациях явственно проступает образ каиновой печати, неизменного предательства, что неотступно, из века в век, идёт следом и не отпускает нашу «эпоху кіслых дажджоў і баршчоў». Или, скажем, стихи «Гэты тралейбус – каўчэг…», вызывающие ассоциации с «Ноевым Ковчегом», который во многом стала напоминать наша сегодняшняя словесность, где автор перестаёт быть Властителем дум, Пророком, Учителем, когда «ў ранішняй газеце плебейскай – / мітусня ператручаных догм… / помніш раскаянне біблейскае? / помніш яго, пом…»

Находя свой путь в огромной поэтической вселенной, поэтесса балансирует на грани неуловимого, утончённо-интеллектуального ощущения реальности. Что-то меняется в её интонации и манере, появляется более углубленная философская сосредоточённость, помогающая понять и состояние лирической героини, то внутреннее одиночество, что очень близко и читателю:

Віно, бакал і тост не прагучаў. / І словы, бы паперачкі-шпаргалкі,

Дрыжаць у думках толькі дзесь здаля…

<…>

Выдатных він аўтограф кананічны. / І зноўку шэпт і погляд чыйсць цынічны.

Віно, бакал… Чакаюць госці штосць… / Ды ісціны пасудзіна як ёсць

На цурачкі разбілася праз міг… / А так хацелася – з душой, да дна!

Бо тост – за ісціну. Ды ўжо няма віна.

Обычная празднично-бытовая ситуация трактуется автором далеко неоднозначно, становясь очередным поводом осознания окружающего мира и себя в нём. Т. Дзюба видит происходящее отражениями, с ярко проступающей во всём зримой сценической драматичностью. «Дрыжыкі – цыганскія, з надзеяй, – / Год падорыць ролю напаслед. / Каралева ў зношаным адзенні, / Голы твой кароль, скажы нам, дзе?» – и даже старый сюжет прочитывается у неё на новый лад и приобретает совершенно иное звучание. Автора волнует, не отпускает жизнь смысла. Однако поэзия Т. Дзюбы при поверхностном, быстром чтении как раз не обнаруживает этих искомых смыслов, её стихи изначально не ориентированы на подчёркнутую понятность.

Гёте замечал, что прочесть хорошую книгу так же трудно, как её написать. Для Т. Дзюбы – важно погрузиться в мир противоречий и найти там себя: «Гэта сустрэча – выпадковасць, / У якой няма шансаў стаць заканамернасцю…» – но любое правило обязательно имеет исключения. И автор далее продолжает свою неожиданную мысль: «Паўза пасярод маўчання. / Парадокс ці аксюмарон», когда «у кожным аксюмароне праўды болей, / Чым у трывіяльных фразах», – она фиксирует дух самого момента и дух времени, проговаривает в нём человеческое одиночество, где крик шёпотом – оксюморон не надрывной, а «тихой лирики». Но оксюморон, отражающий реальность, лучше шаблонных и случайно придуманных конструкций, в нём и столкновение противоречивых суждений и мнений, и победительная сила слабости – это то непостижимое, чем ценна поэзия Татьяны Дзюбы.

Артистизм, сцена и действительность, изменчивость образов, декораций и отражений, лицедейство и правда – великий театр жизни, полный драматизма, но и не лишённый определённых иллюзий, которые нельзя отнимать у человека, выразительно и контрастно предстаёт в произведениях автора. Множество вариаций прочитывается буквально в каждой строке и даже, когда «неяк прыслалі табе бязважкі канверт / Без зваротнага адрасу і штэмпеля», когда можно верить и не верить подобным стихам, но можно просто знать, чувствовать каждое прожитое мгновение, как чувствует его Татьяна Дзюба, превращая в поэзию эффектных образов и красок:

Ды раптам з`явілася тая жанчына, / З прыклеенай намертва ўхмылкай,

І ўпэўнена наступіла абцасам / На сонечны промнік.

І ўсё патухла: стала ціха і шэра – / У катастрофу трапіў дырыжор.

Автор не привязывает читателя к чёткой и определённой хронологии, исчезая за метафорами, она пишет собственную реальность. Метафоры либо понимают, либо нет. Метафоры, ассоциации, думается, надо чувствовать. Потому что чаще всего за метафорой стоит жёсткая конкретика. Татьяна Дзюба честна к себе и к читателю, который не может не ощущать некую вещественность её поэтических текстов – некий магический реализм. Как художник слова она открыта для всей общечеловеческой культуры, не переставая притягивать многообразием своей творческой личности, покорять философской неординарностью своих произведений, ещё таящих в себе колоссальную энергию возможных и реальных перспектив художественного развития, энергию литературного опыта и эксперимента.

3

«Дождь с карими глазами»

Забудь слова, приметы, лица,

И счёты с миром не сводя,

Попробуй взять и раствориться

В холодных капельках дождя.

Михаил Анищенко

Эти слова, вынесенные в эпиграф, с полным правом можно отнести к жизни и творчеству украинца Сергея Дзюбы, в поэзии которого действительно растворяешься, ощущая целую гамму всевозможных чувств, поэзии, которая пробуждает созерцательную доброту и благородство, вводит и погружает в мир фантазии и мечты. Сергей Викторович – добрый творец и светлый философ, пожалуй, данная ипостась составляет основу его разносторонней личности: журналиста, общественного деятеля, поэта, прозаика, публициста, радиодраматурга, киносценариста, редактора, издателя, переводчика, критика и к тому же пародиста, – случай уникальный! Впечатляет и жанровый диапазон его творчества: он пишет и рифмованным регулярным стихом, и верлибром. Сергей Дзюба родился в Полтавской области. Окончил факультет журналистики Киевского государственного университета имени Тараса Шевченко. Живёт в Чернигове. Является президентом Международной Академии литературы и искусств Украины (объединяющей писателей, учёных и переводчиков из 55 стран мира), членом Национального союза писателей Украины, руководителем Черниговской городской организации Национального союза журналистов Украины, почётным профессором Луцкого института развития человека Международного университета «Украина», лауреатом многих украинских и зарубежных литературных премий. Сергей Викторович – автор большого количества книг, изданных в Украине и других странах. Сегодня его имя всё больше становится широко известным, давно преодолев пределы его родного Чернигова и Украины. Поэтические книги Сергея Дзюбы выходят на разных языках, в разных странах. Произведения этого самобытного мастера переведены на 65 языков мира и опубликованы в 50 странах.

Современный культурный человек – это умный человек, который интеллектуально поработал с миром идей. «Суждение о поэзии имеет большую ценность, чем поэзия. Они суть – философия поэзии. Философия понятия таким образом охватывает поэзию. Поэзия не смогла обойтись без философии. Философия смогла обойтись без поэзии», – так утверждал певец позднего романтизма, французский писатель Лотреамон. Впрочем, данное высказывание противоречиво. Искусству слова дано быстрее, чем той же философии, взывающей в большей степени к разуму, проникнуть в человеческую душу, затронуть её самую пронзительную и чувственную струну. Вероятно, поэтому исходя из выше сказанного, нам крайне интересно наполненное эмоциями духа творчество философа-интеллектуала, украинского художника слова Сергея Дзюбы.

Своё жизненное кредо он достаточно оригинально смог выразить в стихотворении:

Меня покрасили в другой цвет, / и я теперь – как мать внебрачного ребенка,

которая ни в чём не провинилась, / но всё-таки должна стыдиться

всего, что с нею случилось. / Однако тому, кто сможет любить

меня и такой, / отдамся я даже с большей страстью

и наслаждением, ведь вправду / я каждого из вас люблю…

<…>

Я буду становиться вами, / и во всех путешествиях

в вас будет часть моей души. / Я буду молиться за вас…

<…>

И мы всегда будем вместе! / А сейчас держите свои чемоданы

и уходите – ступайте в будущее – наше…

И помните: что бы не случилось, / какие пути, перроны

не были бы между нами, / вы – самые лучшие!

Это говорю вам я – / Станция ваша «Чернигов».

Используя иносказательные сравнения, автору удалось проследить взаимосвязь всего происходящего внутри и вокруг нас. На протяжении всей жизни наибольшее влияние на развитие человека оказывали именно его истоки. Пусть твоя станция «Чернигов», но она расширяется до космических пределов, до того колоссального завтра, что лежит «на серебристой ладони вечности». Идея нравственного стоицизма стоит за каждым прожитым и выстраданным словом поэта, которого отличает активная гражданская позиция, солидарность общего дела, память о друзьях и единомышленниках. И Сергей Дзюба, как поэт-философ, ничему не учит, а лишь рассказывает о себе, – мы, быть может, впервые знакомимся сами с собой, читая его вдумчивые и рассудительные стихи. Он обладает неким сосредоточенным монтеневским взглядом на природу многих вещей.

«Я не могу определить себя одним словом. <…> Нет описания более трудного, чем описание самого себя. <…> и в то же время нет описания более полезного», – повествует Монтень в философском трактате «Опыты». Польза, о которой говорит выдающийся мыслитель, связана не с возможностью человека познать истину о себе самом, а с его способностью быть истинным. Не зря же Платон мечтал, чтобы философы правили миром. Здание человеческих иллюзий – надёжная постройка и обобщённой практической морали. Отсюда возникает и лёгкая растерянность: способ философствования и у Сергея Дзюбы довольно непривычен. Вполне закономерен вопрос, каков же архетип, вызываемый столь нестандартной авторской мыслью?

Я пережил себя: отмучился, отпил…

Так тихо схоронил – никто и не заметил!

Оставил пол души (ни строчки – у могил).

Да Бог с ним, не таким! И Бог со мной…

Явитесь вновь, цветы, как прежняя любовь!

Вы мне, тому, что там, – нужны ещё, быть может, –

Как пепел – голове, как злато куполов,

Аллергику – весна, и стигмы – нежной коже…

В стихах поэта глобальная философская жизнь – есть и жизнь отдельного человека. «Читаю Гёте и роятся мысли…» – записал однажды в своём дневнике Лев Николаевич Толстой. Роятся мысли о жизни, о бытии. Пожалуй, точнее не выразить душевное состояние, которое испытываешь, читая и Сергея Дзюбу. «Я пережил себя… / Я больше не приду. / У каждого из нас – свои мечты, как шрамы…» – эмоционально сильно сказано. В поэзии должна быть эта убедительная, всепобеждающая сила. Родиться, пережить самого себя, истратив целиком, не оставив себе ничего, почти сгореть, и смыслы здесь прочитываются между строк, когда нет уже даже вызывающей зависть боли… И, вопреки жизни и судьбе, остаться жить дальше. Разве здесь не мужество пути и предназначения человека?! Разве мужество только умереть? Вспоминаются конкретные строки Маяковского, не нуждающиеся в комментарии: «В этой жизни умереть не трудно. / Сделать жизнь значительно трудней».

Казалось бы, даже когда Сергей Дзюба пишет о предметах, на первый взгляд, малозначительных, внезапных, его душа открывается случаю – тому, что случается, что происходит ежеминутно, ежесекундно. Детальность, подробность, необычайная восприимчивость к малейшим оттенкам и нюансам – визитная карточка поэта. И точно, словно в кадре, он регистрирует состояние меняющегося мира, искусно перенося в свои произведения. Сам Гёте считал, что стихотворения «на случай» есть – «первейший, истиннейший род поэзии». Впрочем, Сергей Дзюба, надо отдать ему должное, не только в сменах тех или иных ситуаций, какие бы они ни были, но и в мудром постоянстве видит залог прочности. Хочется отметить, что он поэт увлекающийся, страстный, при этом соединяющий в себе дар постоянного наблюдения и эстетического созерцания. Набоков подчёркивал важность того, что «для ума внимательного нет границы». Обладая бесконечно разнообразной и восприимчивой фантазией, Сергей Дзюба не забывает о здравом смысле и стремлении к единству.

Случилось. Опять! Без меня вдруг отчалил ковчег.

Печально глядели избранники – люди и звери.

Со мной попрощались, любимый оплакали берег,

Где кто-то остался – не Шмуэль, не Щек и не чех…

Тут всё уж моё – я не выпросил. Может, проспал, –

Подсолнух с полсолнца, раскрытая настежь тетрадка…

Скорей надышаться! И взять с потолка, не украдкой, –

Для тех, что когда-то вернутся в родимый кошмар.

Автор принимает мир таковым, каков он есть на самом деле, и горький, и до боли любимый, ведь мы всё равно не можем обойтись без него. Только одна любовь ко всему сущему спасает человека! Человечесая жизнь соткана из пересечений, сопоставлений, сравнений и каждый раз убеждаешься, что случайного нет, когда приходят на ум созвучные стихам и мыслям Сергея Дзюбы мудрые строки казахского поэта-философа Галымкаира Мутанова: «Есть ковчег. Есть пучина пространства…/ Чтоб не сгинуть на дне бытия, / Знай любовь, а не тьму окаянства, / Верь, как верила Ноя семья!»

Жизнь и поэзия в произведениях Сергея Дзюбы не распадаются на два отдельных пространства: его жизнь перетекает в его поэзию, а его поэзия становится его жизнью. Данный художественно-философский факт объясняет саму суть творчества. Что означают его бесконечные стихи о любви, эти возвышенные излияния, как не форму поэтической исповеди, обнажённое признание своей собственной страстности?! Гёте тоже когда-то признавался: «Я сочинял и высказывал только то, что жило во мне, что жгло меня изнутри и требовало воплощения. Я сочинял любовные песни только тогда, когда я любил…» Но в биографии современного поэта Сергея Дзюбы, в отличие от биографии немецкого писателя, лишь одна необыкновенная женщина, которой он посвятил около 90 книг! «До тебя б мне дойти…» – напишет он откровенные строки, адрессованные любимой.

Тема любви – ведущая лирическая тема в поэзии автора. Вдумайтесь, ведь о любви столько написано и сказать нечто новое чрезвычайно сложно. Наше знание любви слишком узкое, оно ограничено обладанием и личностным отношением ко всему. Между тем, Сергею Дзюбе удалось поведать миру собственную историю и чувство любви предствавить по-своему неповторимо, ведь её источник действительно неисчерпаем. Мы не можем его измерить. Любовь – это истина, а истина – это любовь.

Мы познакомились на обшарпанной кухне / в студенческом общежитии,

но, кажется, я знал Тебя в храме – всегда. / Не понимаю молитвы

и крещусь, как блаженный, / потому что смотрю на Исуса

и вижу Твоё лицо. / Вы поразительно похожи! Кто ты?

Неужели всю жизнь / нести мне крест этой страшной

и увлекательной тайны? / Полюбив Тебя, я пришёл к Нему,

но теперь – кого же из вас / я люблю больше?!

Эти глубоко индивидуальные авторские стихи и содержат объяснения столь многогранного чувства. Они дают веру видеть любовь и смотреть на всё, что нас окружает, глазами Бога. Любимая у него олицетворяет лик небесного Божества и святости. «… аб`ект не проста кахання, а нешта незямное, блізкае амаль да Багародзіцы – па адносінах да яе, па ўзнёсласці адрасаваных ёй вобразаў і пацуццяў», – так охарактеризовал высоту подобных отношений Сергея и Татьяны Дзюбы поэт Анатолий Аврутин. Любовь – уникальный дар, которого достигли очень немногие. Она – главная движущая сила во Вселенной.

Четыре гениальных облика своей незабвенной Галы сотворил великий художник-сюрреалист Сальвадор Дали. Гала была для него больше, чем просто земная женщина. Он и она – это два полушария одного мозга. И параллели напрашиваются сами собой. Творческий семейный союз Татьяны – Сергея Дзюбы поражает не меньше. Можно лишь предположить, что тайна его поразительного постоянства сокрыта именно в самой тайне творчества. Татьяна выступает для поэта в разных ипостасях: и земной, и в то же время недоступной в своих устремлениях к совершенству женщины. Он неслучайно обращается к любимой с заглавной, большой прописной буквы. Образ женщины, такой близкой и родной, излучающей тепло и ласку, которая придёт и озарит всё вокруг душевным светом любви и добра, поэт представляет и в стихотворении «Ожидание» – с трепетной и благодарной нежностью, что граничит со святостью:

И Ты – ещё с работы не пришла, / И не присела на краю постели,

Не плачешь, не коснулась неумело / Другого и далёкого тепла.

И я – пока ещё свободный, «злой», / И не свидетель, а Пилат той муки…

А Ты мне борщ подашь и хлеб ржаной, / И я не губы поцелую – руки.

Лишь одной любви дано найти гармонию, связать начало и концы, ведь символы любви в её нескончаемом многообразии, они везде, нужно только пристальней приглядеться. Не будем пытаться доказать исключительность автора, но многое из сказанного с полным правом можно отнести и к произведению, которое, вне всякого сомнения, является вершиной его философско-лирической поэзии, бесконечной, истекающей, подобно дождю, потоками чистой и просветлённой любви:

Да это – просто дождь, а Ты ведь так красива!

Тебя такую день однажды сотворил.

Я знал Тебя давно, предвидел это диво…

Пусть лучше бы себя не видел и забыл.

<…>

Так всё торжественно, что происходит с нами,

Превыше всех творений дивных и картин!

Да это – просто дождь… Дождь с карими глазами,

Такой родной, и я – до малой капли с ним.

Вместе с тем, характерно в творчестве поэта и влияние такого маргинального направления, как постмодерн. Сергей Дзюба – интерпретатор-парадоксалист, который идёт от парадокса к трюизму, чему-то общеизвестному и давно знакомому. Но, как говорится, на вкус и цвет универсального мнения нет. Он, как художник, остро чувствует оригинальность жизни, её нескончаемое своеобразие: «когда в доме нечего читать / я звоню своей бабушке / теперь звоню ей в день выходной / 20 сентября года кажется 1964-го / и нетерпеливо спрашиваю родился ли я уже…» – согласитесь, что постмодерн с его верлибром – тоже реальность, тоже способ познания себя и мира. Вопрос в том, как подать тему? Автору крайне любопытно исследование диалектики мысли своего современника. «Мой друг Адам идёт в универсам, / Возьмёт пол литра – и себе, и другу… / И вспомнит вновь, как, будто с перепугу, / Влюбившись, вдруг утратил небеса», – ироничная отстранённость, умный взгляд со стороны придают маргинальную окраску этой очень популярной поэзии.

Стоит обратить внимание и на диалогичную форму «я – ты», талантливо отражённую в книге «Горад Зіма», в которой Сергей Дзюба напишет о том, что посвящает её своей чудесной супруге Татьяне, и «яна ведае, за што…» Во второй части «Зіма такая маленькая бы японка» он продолжит в книге свою ведущую тему любви.

В одном из его поэтических циклов есть совсем небольшой верлибр, но впечатляющий достаточно эмоционально сильной позицией стиха:

Увайдзі ў мяне / голасам раненай скрыпкі –

Усё тут адкрыта. / Пад пакровам болю твайго

Я памерці хачу.

Как тут не обратиться к своеобразному символу украинской литературы Лине Костенко, к её глубинным прозрениям мира любви. Вот буквально несколько строк из потрясающих стихов известной поэтессы: «Не говори печальними очима / те, що не можуть вимовить слова» , или ещё: «І не дивуй, що я прийду зненацька».

Широко используя аллюзии, реминисценции, цитаты из текстов классиков литетаруры, Сергей Дзюба создаёт в своих произведениях выразительную наполненность авторского художественного пространства. Так, в цикле «Туды, дзе слёзы фаэтона…», в стихотворении «Жонцы», автор говорит о любви, что никогда не сможет войти в обычную привычку быть вместе. «Але насуперак заганам / зямнога рэалізму, я святкую далікатнасць / Тваіх рук, якія ўмеюць / маляваць мяне іншым», – подлинная любовь возвышает человека, поднимает его над обыденностью и бренностью земного бытия, взывая к вечному. Именно такая любовь и становится судьбой. А судьба неотделима от любви, как в своё время заметил Довлатов, она вбирая в себя всё, значит для человека безгранично много, предопределяя его будущее.

«Калі разважаць пра існасць паэзіі Сяргея Дзюбы, яе галоўную складальную, дык гэта, безумоўна, каханне. Бех кахання, без любові, немагчыма ўявіць ніводнага сапраўднага паэта. <…> Кахання, без якога няма Паэзіі… І Сяргей Дзюба сваімі радкамі дапамагае нам зрабіць гэта», – выступает в книге в своём вступительном слове «Прасвятленні Сяргея Дзюбы» поэт Анатолий Аврутин. Женщина у Сергея Дзюбы заполняет собой всё поэтическое пространство и несёт в себе все главные смыслы. И фрейдовское: «Чаго хоча жанчына…» – интепретированное автором, уступает его другому высказыванию: «Можа, ісціна проста ў жанчыне?» – до неё ему неимоверно трудно дойти и дорасти. В поэте покоряет его полная самоотдача чувству любви, самоотдача той единственной, ради которой он готов перенести душевную и физическую боль, готов напрочь забыть о себе. Автор не прячется за своего лирического героя, а составляет с ним единое целое и всегда пишет от первого лица, не отдавая никому лидерства на главную роль. «Ты ў дарозе даўно – і ў далёкай, напэўна, зямлі, / І фантомна баліць ад любві тут мая палавіна!» – кто страстно любил, тот поймёт обнажённую правду подобных строк.

Следует обозначить в книге «Горад Зіма» и философскую составляющую, что доминирует в творчестве Сергея Дзюбы. Весь мир таит смысл, но заповедный смысл – не вне, а внутри человека. Если поразмыслить, то можно заметить внутри нас сотрудничество двух антагонистов. Мы хотим знать всю правду, но при этом нам хочется, чтобы правда была по отношению к нам милостива, хотя правда оголённая бывает подчас весьма жестока и беспощадна. Так, в произведении Сергея Дзюбы: «Калі адзінота, / ледзяніць і працінае / мяне да касцей; / Прыходзіць мой вораг; / я ніколі загадзя / не магу пазнаць / Яго ў твар і не ведаю, / як ён будзе апрануты», – метафорично насыщена поэтическая ткань стиха, автор тяготеет к привлечению аналогий из других текстов, создаёт метафоричное поле ассоциаций, свободные визуальные ряды и вводит в атмосферу времени, что отзывается магической прозой, идущей от Хорхе Луиса Борхеса.

В качестве классического сравнения любопытно привести отрывок из новелы Борхеса «Сцена с врагом» (книга «Золото тигров»): «Столько лет я убегал и ожидал его, и вот враг был здесь. Я смотрел из окна, как он с трудом поднимается на холм по каменистой тропе. Ему помогала палка – в руке старика не столько оружие, сколько опора. Много сил я потратил на то, чего наконец дождался: в дверь слабо постучали. <…> – Мы думаем, что время идет только для других, а оно не щадит никого, – выговорил я. – Мы встретились, но все, что было, потеряло теперь всякий смысл. <…> – Я не ребенок, – подтвердил он, – и поэтому убью тебя. Это не месть, а справедливость. Все твои отговорки, Борхес, – это просто уловки, ты боишься смерти. Но поделать ничего не можешь. – Одно всё-таки могу, – возразил я. – Что? – спросил он. – Проснуться, – ответил я. И проснулся». Поражает фантастичность ситуации, в которой и у Сергея Дзюбы своеобразно переплетается реальность, достоверность и магическая тайна происходящего, что находит выход в неоднозначном контексте:

– Нармальна, – шавяліў губамі мой вораг, – / цяпер усё будзе іншым…

– Што ты маеш на ўвазе? – / занепакоіліся ў трубцы…

не, гэта быў не сон: на падлозе / ляжала знявечанае цела

яго ворага.

У якім / ён / не мог / не пазнаць… / сябе.

Поразительно и то, как чувствует автор метафору, тоже имеющую в жизни и в литературе свою цену. Эту цену хорошо знал поэт Мандельштам и заплатил за неё сполна. Мир вращается на метафоре и у Сергея Дзюбы. Красочные гроздья образов он словно нанизыает на созданное воображением иллюзорное древо жизни:

Тонкімі пальцамі / сцярожна, каб не задужа / запэцкацца крывёю,

Дастаем са спелых вішняў / непатрэбныя нікому / костачкі жыцця.

Вялікая міска напоўнена / немым крыкам, / затыкаем вушы

Гучнымі словамі, / каб не чуць малітвы / гэтых вішняў, што нас пакідаюць.

Дабы почувствовать интонационную разницу обратимся к стихам поэта, в которых он пишет зиму, снег, любовь и сказку волшебного «незнаёмага горада». Везде здесь дождь и снег сопровождают мятущуюся душу, даже если эти стихотворения о любви. Грань осени и зимы зримо высвечивается в его поэтических циклах. Находя акварельные и романтичные краски, не теряя в себе голаса «хлопчыка з рубінавай планеты», автор по-прежнему утверждает свой излюбленный верлибр, не боясь не понравиться кому-то. Верлибр, как форма стиха, на придерживающаяся рифмы и упорядоченного ритма, даёт ему желанную свободу, духовную раскрепощённость и уход от строгих житейских норм. Прекрасен его верлибр, будто творимый по-японски, недаром и зима у него, «такая маленькая бы японка», когда и «маленькаму снегавічку / сніцца зімой / малако жанчыны». Или далее такое трёхстишие: «Апранаю кашулю / на твае пацалункі, / пакінутыя на целе маім». А вот и другое, по-чеховски остроумное, явно адресованное всем пишущим : «Жывіце доўга, / пішыце мала / і не абвінавачвайце Неба ў грахах». Как видим, налицо мужской и брутальный характер поведения, где психологические мотивации идут от разума.

Сергей Дзюба – мастер тонкой, умной иронии, о чём говорят стихи-быль «Балада пра ведзьму ў экстазе», написанные в стиле гоголевских мотивов и гоголевского искромётного добродушного смеха, который сегодня становится более интеллектуальным. Сергей Дзюба аналогично соединяет в своей поэзии низкое и высокое, сиюминутное и вечное. В его произведениях допустимы варианты, непредсказуемость, та интонационная своеобычная манера письма, что способна вмещать в одну фразу всю житейскую мудрость. Он – поэт просветлённый, как часто замечают о нём критики, поэт чистой, отзывчивой души, испытывающий острое беспокойство за всё сущее, поэт, заставляющий поверить в чудо, преображающее мир красотой и добром. «Я ўсё роўна прыйду на спатканне з табой…» – пророчески звучат его слова, устремлённые в завтра, подразумевающие бесконечность жизни и любви.

Весьма колоритный творческий дуэт Татяны и Сергея Дзюбы являет собой идеальный баланс женского и мужского начала, сочетающего философию чувственности и философию разума, философию света и мудрости. Их уникальный союз синтезирует в себе манеру традиционного и одновременно новаторского искусства. Они как творцы слова раскрывают достаточно непростую эстетическую систему обострённого восприятия внутреннего и внешнего мира, абсолютную систему поиска гармонии, позитивных мотивов бытия, невозможных без торжества общечеловеческой культуры и торжества гуманизма. И с верой, надеждой, любовью зовут в вечность стихи Сергея Дзюбы:

Я снова верю: это начало,

Сразу начисто, а не начерно…

Как пламя свечки, дрожат секунды,

И вновь трепещут твои уста.