Что мы знаем о круговороте природы

Милена Фуциманова (Чехия, г. Брно): «Эсташ». 

Посвящается д-ру ветеринарии Ярославу Кучере, канд. наук.

Середина июня, и мы с опалённым сознанием втянуты в сюрреалистическую картину, полную клубники, клещей и зловеще растущих пигментных пятен. Клеща не отличить от пятна, пятна от клубники. Если тебе не хочется.

Если тебе не хочется ничего знать.

Дерево — источник жизни

Небо иногда выглядит так, как будто по нему плывёт сахарная вата для диабетиков. Адвокат дьявола нашёптывает: это же и пища для астенических ангелов. Но, может быть, по небу медленно движутся вздувшиеся пластмассовые пакеты. Их нельзя повторно использовать.

Эдуард Мане не может их изобразить, потому что он не понимает их природы. Он никогда ни в один из них не заворачивал обед.

Эдуард Мане пишет Эсташа. Он изображает его с прищуренными глазами.

Эсташ, как и художник, попеременно то прищуривает глаза, то широко их открывает. Он лежит в ямке у забора из реек, в сокровенной ямке между двух тюльпанов. Ах этот забор из реек! Беззвучные деревянные цимбалы. Красные и жёлтые тюльпаны появились здесь каким-то чудом – однажды они выбежали сюда прямо из детского рисунка. Ствол, два листа и цветок. Кот Эсташ наблюдает за блестящим чёрным жуком. Оба они прекрасны и смертны.

Такой вот забор из реек как беззвучные деревянные цимбалы. Передний его конец, тот, что выходит на улицу, увенчан высокой гибкой сиренью. Олимпийский чемпион, хотя и отцветший на данный момент. Эта вот сирень. Сзади, во дворе последняя рейка уже погрузилась в навозную кучу. Это не компост, это на самом деле навозная куча – сосед держит корову. Мы не будем считать, что навоз – это оборотная сторона жизни, так как нас приняли бы за дураков.

Забор состоит из тридцати двух реек. Между двадцатой и двадцать первой стоит молодая слива. Это очень странно, мы не знаем, кому из соседей она принадлежит. Дерево без хозяина. Свободно вклинившееся. Как человек. Может, соседи посадили её там как послание потомкам о том, что иногда люди могут договориться и мирным путём. Они вместе посадят, вместе соберут урожай и вместе выпьют жидких плодов. В конце концов: что мы знаем о круговороте природы. Не исключено, что в прошлой жизни эта слива была даже мудрым старцем с гор.

Эсташ кровожадно следит за небесными птичками. Их пение он не понимает, но наверняка различает два тона голубиной партитуры. О мышах и людях у него тоже своё мнение.

Дорога

За забором дорога.

Эсташ поднимается и шерсть у него встаёт дыбом. Почему? Ведь по дороге никто не идёт. Нигде никого.

Люди знают, что выражение никто означает никого. Или: ни одного. Инстинкт Эсташа предчувствует и другие значение этого слова. Никто это пустота. Эдуард Мане выпустил кисть и умер. Пустота осталась не отображённой.

Не вертись, сказала Франтишка Ц. Завтрашней невесте. Мне нужно здесь расставить.

Завтрашняя невеста на мгновение цепенеет. Опять? спрашивает она.

Опять. Чуть-чуть. У тебя живот растёт, наверное, каждые полчаса. Франтишка Ц. пытается говорить и выглядеть хладнокровно, но это не так. На свадебное платье она потратила много сил, конкуренция – огромная. Мы не имеем здесь в виду город, в котором полно швей, а ателье проката свадебных платьев. Они не христиански дорогие, эти прокатчики, но свадьба, очевидно, лишает людей разума, и соображают они не лучше травы.

Хорошо ещё, что у Завтрашней невесты нет денег на этот модный заскок. Франтишка Ц. возьмёт за шитьё вполовину меньше, чем эти обиралы. И кроме того, платье останется у Завтрашней невесты, хотя она уже давно и не будет Завтрашней невестой. Хотя, кто знает. Теперь невесты выходят замуж в белом и во второй и в третий раз… к пятидесяти годам они, возможно, наденут на свадьбу уже что-то менее целомудренное. Но животик Завтрашней невесты портит весь затейливый фасон этого эфирного великолепия. Перед платья явственно приподнимается. Надо было мне выходить замуж уже в прошлом месяце, жалуется Завтрашняя невеста, и изо рта у неё вылетает огромный пузырь из жевачки. Вы не можете себе представить, тётя, сколько бумаг надо заполнить. Но даже если бы мы и успели, я бы не обрадовалась. Ведь это был май. В мае жениться нельзя, счастья не будет.

Предрассудки, бросает Франтишка Ц. Если бы май был человеком, то он вам всем надавал бы пинков. Так на него клеветать. Я выходила замуж тринадцатого. Тринадцатого февраля.

Серьёзно? Завтрашняя невеста чуть не рухнула на пол. Серьёзно? повторила она почти испуганно и чуть было не ляпнула: ну и чем это кончилось? Но, к счастью, вспомнила, что дядя Йозеф Ц., муж тёти, утром отправился на вокзал. Встречать дочку Божену, завтрашнюю свидетельницу.

Божена! Подружка с первого класса. Красивая, хрупкая, не такая, как здешние девушки. В первом классе он была самой худой в классе. Тётя Франтишка заботливо собирала ей завтрак, который Божа на переменке с удовольствием раздавала вечно голодным одноклассникам.

Божена – последняя из подружек ещё не замужем. Скажи, что бы тебя обрадовало, спросила она у Завтрашней невесты, и та сразу же ответила: изразцовая печь. Такая же, как у вас в гостиной.

Они рассмеялись. Печи не будет, но Божа, наверняка, придумает что-нибудь неожиданное. Никаких полотенец, простыней. Этого добра у Завтрашней невесты уже с избытком.

Изразцовая печь и не подозревает, что говорят о ней. Ей всё равно, что она уже такая редкость, что может кого-нибудь и до греха довести. Возможно, какие-нибудь безумцы бросали бы из-за неё жребий. Сейчас летом она отдыхает. Действительно – самое время. Она – старая, старше сегодняшних обитателей дома. Красивая изразцовая печь, не камин, как диктует сегодняшняя мода. Плитка восемь на восемь, украшенная орнаментом: скручивающаяся внутрь спираль. Тётя Франтишка иногда ворчит, что на неё садится пыль. Но когда она протрёт печь влажной тряпкой, то читает историю на незнакомом языке. Возможно, когда-то давно такие истории рассказывали хакавати – бродячие рассказчики сказок из Дамаска.

Сказок, в которых любовь побеждает правду.

Печь является гордостью мужа тёти. Тётин муж – покладистый, порядочный человек, он родом из Живанице у Богданеча и говорит, растягивая слова. Это язык, который Эсташа очаровал. Это язык, в который проникло всего единственное ругательство: Пошёл ты, дурак дуракович.

Тринадцатого февраля, продолжает тётя Франтишка. И знаешь где? В соборе святого Вита в Праге.

Серьёзно? снова говорит Завтрашняя невеста. Слов для лесонасаждения/лесопосадок ей не хватает.

И ещё добавляет: А почему?

Тётя Франтишка застигнута врасплох. Почему? Странный вопрос, когда похвастаешься, где вы были обвенчаны. Как будто свадьба в таком архиместе может быть подозрительной и неподходящей.

Но завтрашняя невеста ни о чём, собственно, и не спрашивала. Она слушала тётю Франтишку в пол-уха.

Ты уже знаешь, кто будет? Меняет тему тётя Франтишка.

Мальчик, отвечает Завтрашняя невеста. А назовём его Эдуард. Как президента Бенеша, поддакивает одобрительно тётя Франтишка.

Ой, отвечает Завтрашняя невеста. Тётя, вы где-то булавку забыли.

По дороге от вокзала идут люди, только того, кого ждём, не видно. Отсутствие разливается как вода, которая течёт здесь инкогнито, если вы меня понимаете…

В задней части сада сморщенная тётина Маржена, юродивая сестра Франтишки, опершись о ствол ореха, собирает с подола невидимые крошки. От неё воняет всем, чем может пахнуть живое тело. Эсташ приблизился к ней и по-приятельски обнюхивает край её юбки. Затем он протяжно и неестественно глубоко мяучит. Любой другой испугался бы и спросил: Что это с котом? Заболел что ли? Тётина Маржена не спрашивает. Она могла бы ответить Эсташу, не говоря ни слова, она ведь тоже немое создание, да и к чему тут слова …

Завтрашняя невеста осторожно стягивает с себя свадебное платье. Я думаю, тётя, что с вами дядя счастлив.

Попробовал бы не быть, отвечает тётя Франтишка и делает уморительную гримасу. Такой предсвадебный разговор может быть липуче сентиментальным, и

ей это не по душе. Она аккуратно завёртывает платье в шёлковую бумагу и сложенное таким образом осторожно кладёт ещё в большой прозрачный полиэтиленовый пакет. Всё вроде бы в порядке, и ту забытую булавку вытащили.

Длинная фата завёрнута отдельно.

Прощание со свободой

Завтрашняя невеста с удовольствием дождалась бы Божи, но не может. Ей ещё надо кое-что сделать.

Пусть Божа обязательно придёт вечером на прощание со свободой, тётя. Скажите ей, что подружек будет двенадцать. Я не хочу, чтобы было нечётное число.

Господи, сколько суеверий, в шутку запричитала тётя Франтишка. Но потом приумолкла. Завтрашнюю невесту от неизвестности трясёт от страха. Дело не в свадебной ночи, мы живём в двадцать первом веке, девушки замуж несведущими не выходят, скорее, можно сказать, прямо-таки эпидемически беременными. Но брак – это всё-таки рулетка! Каждый из нас боится, когда мы сталкиваемся с чём-то новым.

У завтрашней невесты для опасений одной причиной больше: она не любима. Она залетела. Мерзость этого слова можно выразить точнее: это как если бы вы наступили на жабу, вам её жаль, но вам противно взять её в руку.

Страх. Да, да. Страх.

Скажи мне, чего ты боишься, и я скажу тебе, кто ты. И никогда не скажу: трус.

Франтишка варит манную кашу и растапливает на её поверхности ложечку масла. Это обед для юродивой. Маржена всё ещё сидит под орехом и разглаживает износившуюся юбку. Новая, такая же гладкая, чёрно-серая, пылится отвергнутой в старинном сундуке. Вместе с ней там же покоятся семь праздничных платков. Чёрная шерсть, украшенная безропотными и застенчивыми красками: вот они, ты видишь их, но ни одна из них не вымолвит ни слова. Возле них, почти не дыша, лежат два шерстяных платка из грубого сукна. У одного – длинная бахрома, другой – с гладкими краями. Чёрный и тёмно-серый. Первый – без рисунка, второй – с диагональными широкими полосами более тёмного оттенка исходного цвета. Говоря буквально, они некрасивы, скорее выразительны. Они говорят о мире, которого уже нет.

Франтишка нашла и шаль со сложным вязаным рисунком. Она вязала её тремя спицами. Но шаль эта – не Маржены. Кто знает, как она попала в её вещи.

Завтрашняя невеста однажды заглянула и выдохнула от восторга: тётя, вот это пончо! Можно примерить?

Нельзя, девочка, Маржена что волчонок, почувствовала бы чужой человечий запах, и уже никогда бы не надела этот платок. И это никакое не пончо, шерстяной платок никогда так не надевают, ты должна это знать, если уж ты такая модная дама. Шерстяной платок накидывают на плечи.

Это всё уже очень несовременное, почти смешное, но Маржена пообещала быть верной каждой детали своей одежды. До самой смерти. Аминь.

Случай

Франтишка идёт тяжело и нерешительно. Ей надо осторожно отколупнуть Маржену от дерева. Медленно отвести её за руку. Несколько раз остановиться, потому что Маржена оглядывается, безмолвно посылая дереву полуденный привет.

Слева уже пробиваются к свету мелкие кустики помидоров. В прошлом году был редкостный урожай. В прошлом году.

В прошлом году помидоры звучали как виола да гамба. Потом в них как серп вонзился выстрел.

Эсташ пробежал между высоких кустов помидоров. Он мяукал от боли, из раненой ноги текла струйка крови. Он ещё успел взобраться на орех.

Он не мог слиться с окружающей средой, он не хамелеон. Франтишка с Йозефом стояли под деревом как двое изгнанных из рая. Маржена испуганно прислонилась спиной к стволу дерева. В тот раз она стояла, а рыжий Эсташ угнездился прямо над её головой как причитающий нимб. В то время как Маржена превращалась в растрескавшееся дерево, от Эсташа веяло дыханием перепуганной души. Так как у кошек есть душа.

Орех блуждал в своём мире, куда люди вслед за ним попасть не могут. Кот оставался на дереве всю ночь. Все пошли спать, и только Йозеф остался и караулил, он сидел в ямке, которую за все эти годы высидела Маржена, и её след смешался с его следом.

Кот Эсташ был отловлен на другой день рано утром, когда он уже недооценивал опасность. Он упал Йозефу на колени, и из раны на ноге у него снова вытекло немного крови. К больной ноге он не давал притронуться даже Йозефу.

Йозеф отнёс его в дом, насыпал ему в миску гранул, но Эсташ отказывался есть. Он только пил воду, он вёл себя как человек, который потеет в тяжёлую минуту. Затем Йозеф понёс его к ветеринару. Но ещё до этого он вымыл руки в этой высокой зелёной виоле да гамба. Эсташ, говорил он по дороге, Эсташ, мальчик мой, я не могу иначе. Они убили бы тебя.

Ведь Эсташ был статный и страстный любовник, но не всякая кошка выдерживала доказательства его благосклонности. В последнее время множились жалобы, что после племенных наскоков Эсташа кошки истекают кровью, две даже угасают и, наверно, скоро отдадут богу душу. А если рождались котята, то они были такими большими, что кошачьим мамам, чтобы произвести их на свет, приходилось хорошенько потрудиться, и даже были случаи, когда всё кончалось плохо.

Просто Эсташ не был чувствительным Ромео, хотя и он не по разу прыгал за тёчной кошкой на балкон, простите, на забор, крышу гаража или хлева. Поэтому придётся его под нож, иначе озлобленные владельцы кошек его застрелят – и мы знаем, что эти слова не бросались на ветер.

Ты умрёшь, Эсташ, нёсся по улице звон. Но Эсташ не обращал на это внимания, его колокол звучал по-другому.

И вот таким образом Йозеф из Живанице с чувством вины передал его ветеринару, и сердце его разрывалось от того, что он совершил. Возможно, и поэтому руки Йозефа оставили на шубке Эсташа эту печальную и бешеную мелодию виолы да гамба, а страх Эсташа зазвучал как оркестр, который прощается со своим дирижёром.

Это случилось в прошлом году. Эсташ не напоминает о неприятном событии, не жалуется, не упрекает. Он – гордый и мужественный. Он немного располнел, кошек оставил в покое, но в остальном это всё тот же очень чувствительный и сообразительный кошачий хищник.

Правда, что в его голове – не видно. Только одно осталось по-старому: еду он снова принимает только от Йозефа, только Йозеф из Живанице может его погладить и почесать за ушами.

Возможно, как раз это Йозефа удручает. Я чувствую себя как Иуда, иногда признаётся он Франтишке. Она не любит слушать такие речи. Не из-за кота, а из-за своего мужа. Это Йозеф терзается – и, кажется, напрасно. Эсташ наслаждается жизнью по-своему, днём он дремлет или же гоняется за птицами. И Йозефу пришлось признать, что Эсташ – хищник. Кто знает, сколько жизней у того на совести. Да брось ты это, оправдывает его Йозеф, Эсташ – не плюшевая игрушка. Он создан для охоты.

Доля Эсташа куда лучше: откуда у него совесть, размышляет Франтишка Ц. Пойманные птицы никоим образом не мешают ему спокойно спать. Но при муже она этого не говорит, к чему терзать его разговорами о совести, если он и так мучается из-за кажущейся вины. Эти его вечные сомнения: имел ли я право кастрировать его? Имеем ли мы право таким образом распоряжаться судьбой животных?

Ну всё, это уж слишком! Иногда Франтишка не сдержится. Это на самом делу уже ненормально. Ну что страшного произошло? Кот в порядке, по крайней мере, ему не грозит, что кто-нибудь его прикончит. Только вспомни, все его ненавидели.

Иногда мне хочется, чтобы кот мне отомстил, скажет Йозеф из Живанице. Это было бы справедливо.

Как отомстил?

Не знаю. Ну хотя бы, игнорировал бы меня.

Франтишка только пожмёт плечами. Она не любит признаваться, что Эсташ возводит между ней и её мужем границу. Он является таким подвижным пушистым рвом/преградой, который иногда превращает их двоих в неприятельские берега.

А сам при этом спокойно мурлычет. Наверняка, как раз сейчас он лежит у забора и отсыпается за прогулянную ночь.

Франтишка выходит из дома, но кота на его любимом месте не видит.

Ну, тогда он, наверное, будет у ореха Маржены. И там у него есть своё местечко, часто он дремлет у основания оштукатуренной известью стены, десять метров в длину и два метра в высоту, в два кирпича шириной. Йозеф обнаружил, что в этих местах растёт кошачья трава. Там есть сыть, а её кошки любят.

Маржена с чувством удовлетворения доела кашу, Франтишка Ц. уже помыла в кухне тарелку, сейчас ещё уберёт швейную машину. Потом у неё будет минуточка только для себя, но всё равно она отдыхать не станет. Потому что Франтишка Ц. отдыхать боится. Но она скрывает это как давний грех или панический страх смерти.

Так бывает

И поэтому она берётся ещё и за готовку – она напечёт мраморных пирожных, Божена их обожает, как же я могла это забыть.

И Маржена согласилась съесть кусочек, она пережёвывает его во рту и собирает крошки… господи, эта её одержимость крошками, этого я не понимаю, не понимаю…

К пяти вечера уже не так жарко. Маржена уже снова сидит под орехом, разбрасывает крошки воображаемым птицам, а Франтишка набирает в старую побитую металлическую лейку воду для полива. Сад это её задушевная сестра. Это небольшой участок с небольшим подъёмом, совсем наверху его ограничивает уже упомянутая старая грубовато оштукатуренная стена. В углу у самой стены стоит орех Маржены. Первоначально здесь должен был быть только забор из штакетника, но соседские куры нашли в нём место, устроили подкоп, и фьюить на засеянные грядки. Так что теперь стена. Она совсем не такая, как домашний, кроткий и понимающий забор. Там растёт только крапива, а ещё яснотка, лисохвост и сыть.

В углу бирючина. Но крапивы здесь действительно порядочно. Если бы со стены свисали вьющиеся растения, плющ или же самшит, то они превратили бы это место в очаровательный уголок.

Только стена эта совсем не уголок. На вид она неподвижна, но она дышит, видит и следит.

Было время, когда маленькая Франтишка её боялась. Она мысленно дорисовала к ней три ступеньки. Ступеньки бы стену очеловечили. Не потому, что на неё было бы легче забраться, а наоборот потому, что они никуда бы не вели – ведь стена здесь была поставлена не для того, чтобы на неё лазили или же через неё заглядывали в чужой сад. Эти ступеньки бы здесь всего лишь лежали, свернувшись у основания стены, как её дети. Эта стена стала бы их мамой. Матерью трёх ступенек.

Но она ею не стала.

Зато Франтишка родила дочь за четыре года до свадьбы. В то время Йозефа из Живанице она ещё не знала. Потом они случайно встретились, а когда узнали друг друга поближе, то Йозеф отправился с Франтишкой далеко от своего родного края. Он ушёл от своих, которые качали головами: что он нашёл в этой обыкновенной портнихе с ребёнком?

Глупый вопрос. Малышка Боженка сразу же стала его любимой дочуркой. Больше детей у них не было.

Единственным багажом, который он привёз в новый дом, был огромный, тяжёлый чёрный ящик, заполненный столярным и плотничим инструментом. Йозеф учился на плотника.

Особые приметы: небольшая почти синяя опухоль на нижней губе, похожая на ягоду чёрной смородины, искривлённый негнущийся мизинец на правой руке и неспособность срубить дерево.

Однако, из привезённой срубленной древесины он делал шпалы. Он работал на железной дороге.

Он любил небольшой брумовский вокзал, он знал его ещё в то время, когда его деревянное здание было похоже на ореховую скорлупу. Теперь оно (здание) модернизировано и похоже на какой угодно прототип. За железнодорожными путями косогор. Там паслись Диттриховы козы. Пастбище, напоминающее наклонную плоскость, было наверху ограничено кустами боярышника. Кусты боярышника распространяют неприятный запах. Тогда как созревшие мелкие красные плоды собирают в качестве лекарственного средства, а цветы, говорят, приносить домой никому не следует: они приносят несчастье.

За зданием вокзала долгое время лежали оставшиеся от прежнего орехового вокзальчика старые балки. Их выбросили как выбрасывают рёбра, с которых срезали мясо, это выглядело печально и позорно. И здесь росла высокая, покрытая пылью и наглая крапива.

Наконец кто-то позволил этим отжившим своё балкам воскреснуть: он купил их, отвёз и нашёл им иное применение.

Крапива на этом месте встаёт из мёртвых каждый год. Она жжётся, но Йозеф из Живанице мог бы рвать её голыми руками. Но он большей частью ничего не рвал. Только осенью он собирал яблоки, в сентябре приносил из леса опят.

Мимо брумовского вокзала проходят только местные поезда. Так что рельсы здесь не пахнут далями, они скорее по-соседски близкие. Шпалы, возможно, работа Йозефа. Или же работа таких же Йозефов.

У местного художника – по рельсам катится большой латунный подсвечник. Но картина эта уже давно переписана, вам пришлось бы искать его (подсвечник) с помощью рентгена.

Пока же у костра властвует/за костром следит июнь. Он в силе и до крайности правдив. Обдаёт жаром, не прикасаться! Даже не доставайте фотоаппараты, сегодня у него лицо Медузы Горгоны.

Из Франтишкиной кухни слышно, как бьют старые часы. Пробило пять. Через два дома, в доме, где живёт Завтрашняя невеста, кто-то играет на гитаре – какая там скрипка, здесь невеста не заснула в стражницкой долине. Гитарист извлекает первые аккорды. Он пытается играть песни Ногавицы, возможно, они не очень-то и подходят для данной ситуации, но тот или та, кто играет, их исполнять умеет, поэтому хочет это продемонстрировать. Но струн он касается несколько неуклюже. В аккорды вплетается смех. Вряд ли невесты. По местным бабским защитным заповедям невесте не следовало бы на своей собственной свадьбе смеяться. Ей следовало бы плакать: её уже забирают у мамы. Но Завтрашнюю невесту никуда не уводят, она приведёт: мужа немного моложе, чем она, немного пониже, чем она, зато значительно более пылкого. На завтрашней свадьбе вы можете кричать, петь, напиться до бесчувствия, вы не должны только спрашивать, ПОЧЕМУ жених выбрал именно эту девушку. Вы, может быть, возразите, что она же ведь беременна. Но каждому здесь известно, что от жениха беременны две девушки. Та другая – такая мелюзга из Каштыла. Одному богу известно, на основании чего он между ними выбирал. Возможно, подбросил монету… возможно. Завтрашний жених – жених не хороший.

Скрипнула калитка. Наконец-то Йозеф из Живанице и Божена уже здесь. Йозеф бледен, идёт медленно, голову склонил. Когда он согнут, Божена немножко выше его. Всё ещё жарко. Хотя полдень уже давно миновал, но горячий воздух даже не шевельнётся.

Не очень-то вы спешили, кричит Франтишка – как бы в дверях и как бы уже из кухни. Тебе кофе или чай?

И сразу же включает электрический чайник.

Лучше бы холодной воды, хрипло говорит Йозеф. Чай попозже.

Из мелиссы? Или мяты?

А крапива ещё осталась?

Ага, крапива. Но это не та с вокзала, эта от старой стены сада, её нарвала юродивая Маржена. Она растёт там: молодая, нежно-зелёная. Запах слегка островатый. Едва только она чуть вылезет из земли, Маржена уже знает об этом. Хотя она не знает календаря, всякий раз она рвёт её до пятнадцатого мая. Позднее она бы уже потеряла силу. Рвёт её голыми руками.

Конечно же, крапива есть.

Я тоже только воды попью, сообщает Божена и сразу же так и делает. Пьёт жадно, склонив голову, но ни капельки у неё не пролилось. Такая жара в июне! Я ехала в купе с женщиной, у которой была крыса. Такой нежный зверёк, мама. Не понимаю, почему люди испытывают к ним отвращение.

Франтишка ничего не ответила. Ей кажется глупым признаться, что некоторые животные ей противны. Особенно она не может признаться в этом при Йозефе. Он любит любую живность. И похоже, что и животные любят его. Однажды Франтишка заметила: если бы ты засунул голову в пасть льву, то он тебя, наверное, даже за ухо не укусил бы.

Конечно, спокойно ответил Йозеф из Живанице.

Тебя ждут на девичнике, напоминает Франтишка дочери. Я знаю, мам. Но ведь ещё рано. Не бойся, я схожу туда, но мне надо немного отдышаться.

Посмотри-ка. Какой у меня свадебный подарок для невесты. Божена осторожно открывает подарочную коробку. В ней лежит белый кофейный сервиз на двоих. Фарфор декорирован тёмно-серыми снежинками. Кофейник и молочник необыкновенно стройные, они кажутся хрупкими.

Франтишка осторожно берёт в руку чашку. У Божены есть вкус, думает она. Вот только придётся ли это по вкусу невесте.

Что скажешь, мам, красиво, да?

Божена берёт маленький молочник и разглядывает его против света. Обращается к отцу. Пап, нравится?

Йозеф из Живанице кивает. Но он не очень разбирается в фарфоре.

Божена с осторожностью всё снова запаковывает, перевязывает коробку лентой.

Пойду-ка посмотрю на тётю, она ведь в саду? Я думала о ней всю дорогу.

И уж её и след простыл, даже дверь за собой не закрыла.

Это мне только кажется или же Божене не хочется идти на этот девичник? Франтишка умеет слышать. Голос на полтона ниже – и она сразу же слышит, что-то здесь не так. Но она не хочет спрашивать. Если Божена захочет, скажет сама.

Скорее не скажет.

Дочка даже не спросила, как выглядит её новое платье – она ведь будет первой подружкой невесты. Франтишка сшила платье из светло-жёлтого шёлка. И фасон сама придумала, платье, действительно, оригинальная модель.

Через открытую дверь в дом валит горячий воздух. Франтишка слышит, как Божена зовёт тётю. Тётяяяя, я уже тут.

И Маржена, конечно же, ответит: Гмгмгм.

Ясно, что Божена не рвётся на предсвадебный девичник. С того времени, как она учится в Праге, она уже не поддерживает контакты с подружками из школы. Все уже замужем и образ жизни Божены: жажда познания, восторг, воодушевление – для них это уже ничего не значит. А эти новые подружки невесты, помоложе, их она почти не знает. Только с невестой они всё ещё по-прежнему дружат, так почему же она к ней не спешит? Не случилось ли чего между ними?

Уж не завидует ли дочка подруге? Из-за чего бы? Из-за нерешительного, и не будем говорить слишком громко, но всё же поддавшегося принуждению жениха? Или из-за этого волнующего всех невест чувства: ИМЕННО я – та самая! а не ХОТЯ БЫ вон та. Это на Божену не похоже. Она не думает о замужестве, Франтишка знает планы своего ребёнка. Ни брака, ни материнства в них пока нет.

Возможно, это и хорошо.

Сад. Сад – это такой невысказанный код. В действительности это, прежде всего, та многоокая стена. Она уже давно заметила, что и дочь эта стена притягивает к себе, туда Божена ходит выговориться, она рассказывает тёте Маржене всё, что её тяготит, и Маржена отвечает ей своим понимающим гм, гм, гм. Это надёжнее, чем исповедь. Если только кто-нибудь не подслушивает за стеной. Франтишка столько раз уже собиралась как-нибудь так, между прочим, упомянуть о такой возможности, такой опасности, но не может найти подходящий момент. Ей пришлось бы признаться, что она знает об исповедях Божены, ей пришлось бы также признаться, как ужасно она боится этой стены, с детства боится, потому что стена всегда отщипывала от неё по кусочку, за каждое слово, за всё взимала дань, такая вот эта стена, да, такая.

Стена всё видит и слышит, но сама не издаёт ни звука. Она не шевельнулась, не предостерегла даже тогда, когда на нагое тело Франтишки посыпались сухие плоды орехового дерева, и тот, которого она любила, ей обещал, что в одном из орешков она найдёт свадебное платье Золушки. Ты только не должна говорить, от кого оно, иначе волшебство исчезнет. Он всё время говорил о волшебстве и в то же время уговаривал её не бояться неизвестного…

Франтишка Ц. вздрогнула, как будто бы к ней эта всезнающая стена протянула руку.

Да, да. Каждому нужна своя верба. Франтишка Ц. по собственному опыту знает, что о самых больших тайнах матерям не говорят. По крайней мере, не сразу. Для этого нам нужна подружка , тётя, крёстная – так это бывает. И только позднее, когда-нибудь, спустя годы, когда это уже всего лишь такая выцветшая фотография, на которой вы даже себя почти не узнаёте, возможно, вы невольно признаетесь.

Разве Франтишка Ц. не была такой же? Ведь даже своей матери она и спустя годы не сказала, кто был настоящим отцом Божены. Потому что он умер. Умер раньше, чем родилась девочка. Но всегда было в силе: ты никому не смеешь рассказать, откуда у тебя свадебное платье.

Откровенно говоря, её первое свадебное платье было из тех горьких ореховых листьев и шероховатых ядер грецких орехов, ядер, похожих на бабочек, которые кто-то заколдовал … Как уже навеки заколдовал Франтишку.

Тем временем Йозеф из Живанице сел за стол, он уже напился свежей воды, но руки у него всё ещё дрожат. На сером лице его ягодина на губе неожиданно становится больше, и Франтишке она кажется и более зловещей. Ему следовало бы её удалить. Но она не хочет мужа напрасно расстраивать. Он – сердечник, в прошлом году три недели был в санатории в Подебрадах, в этом году его снова направляют в санаторий. Франтишка уже купила ему новое бельё, рубашки и даже халат.

Он этому сопротивлялся. Ведь мужики халаты не носят, разве что в больнице, этот их. Отвратительный.

Халат для него воняет больницей, такая уродливая униформа ослабевших.

Не надо мне никакого халата. Он отказывается и от тапочек. В номере я буду носить сандалии.

Хорошо. Будешь носить сандалии, упрямец. Зачем я тебе вообще что-то покупала!

Франтишка Ц. уже приготовила крапивный чай. Она переживает, возможно, Йозеф на солнце получил солнечный удар. Она помогает ему лечь на кровать. Она касается его лба, он не горячий, скорее холодный и потный.

Не вызвать ли мне врача?

Зачем врач! Я немного переходил. Уже утром мне было фиговато.

Так прими хотя бы своё лекарство.

Йозеф кивает. Это можно. Франтишка растолкла таблетку в ложке, добавив туда немного воды, и подаёт Йозефу прямо в рот. И запей, чтобы во рту горько не было.

На столе пахнуло мраморными пирожными, странно, Божена их даже не заметила. Франтишка осторожно накрывает пирожные кухонным полотенцем, чтобы они не зачерствели, чтобы в них не сунул свой нос кот.

Где же это животное?

В этот момент Эсташ золотой тенью промелькнул в дверях, наконец-то его любимый хозяин дома. Прыгнул на постель и удобно устроился у Йозефа прямо на сердце. А-а, Эсташ, говорит Йозеф, он открывает глаза и видит этот толстый золотой клубок, широко открытые зелёные кошачьи огоньки. Йозеф видит в них собственное лицо, но оно напоминает ему фотографию затмения солнца. Ему не по себе. Как будто он смотрел не на себя, а сквозь открытую дверь в тёмный коридор.

Эсташ нежным мяуканьем возвращает его к действительности. Йозеф из Живанице стёр своё видение и опустился взглядом ниже. Пасть кота приоткрыта, он вдруг похож на обезьянку, карпа, возможно это и козочка… Картинки перемешиваются у Йозефа перед глазами, они меняются быстро, так, что ему становится дурно и его чуть не стошнило на кота. Эсташ наконец-то передвигается, устраивается у Йозефа под левой рукой и кладёт левую лапу ему прямо на шейную впадину.

Франтишка, увидев эту идиллию, погрустнела. Сама она никогда так не могла. Она не умела к Йозефу прижаться даже после его ласкового объятия. Они засыпали спиной друг к другу. Всегда? Да. Всегда.

Кошачья лапка медленно поднимается и ложится на губы Йозефу. Франтишка знает, что ей надо бы отогнать кота, но не делает этого. Эсташ медленно облизывает лапу, потом снова кладёт её Йозефу на губы, облизывает, да прямо обсасывает и снова и снова. Потом медленным движением языка слизывает со лба Йозефа пот.

Франтишка всё не может даже пошевелиться. Это неприятно и таинственно.

Эсташ осторожно закрывает Йозефу глаза, чтобы он мог осушить языком мокрые веки. Он начинает потихоньку мелодично жалобно мяукать. При наличии фантазии вы можете принять это за мелодию на два тона.

Единственное движение, которое Франтишка Ц. была в состоянии сделать, три шага к окну. Она закрывает его и поправляет занавеску. Всё-таки в комнату влетела муха.

Она самоубийственно обращает внимание на себя золотистым жужжанием.

А в остальном тихо.

Эсташ слегка приподнимает Йозефу подбородок. Он водит языком снизу вверх. Так Йозеф каждое утро бреет шею. Снизу вверх, осторожно, до синевы.

Йозеф из Живанице лежит в наполовину расстёгнутой рубашке, видны его слегка поседевшие волосы на груди. Кот на них легонько кладёт лапу и впервые оглядывается на Франтишку Ц., которая, окаменев, смотрит на всё это.

У Йозефа уже обнажилось правое плечо, на котором у него довольно большое родимое пятно. Эсташ смотрит на пятно. Ждёт. Тело его напряжено, электризует. Затем он успокаивается. Не спеша начинается вертеться на груди Йозефа, как бы ища местечко, где он мог бы устроиться. Франтишка, конечно, знает это кошачье перебирание лапами. Мысленно она слышит и спокойный голос Йозефа: ну так, Эсташ, устройся же уже. А затем он, счастливый, обращался к Франтишке: Посмотри на него, он простукивает меня как врач.

Муха пролетает над головой Эсташа. Тот напрягается как для прыжка, но затем снова замирает. Он уже свернулся калачиком, но не для сна. Медленно,

понемногу, осторожно, с любовью… он начинает облизывать левый сосок Йозефа, затем спускается ниже, к сердцу. Потом начинает то же самое на правой стороне.

Он уже не мурлычет, а протяжно, низко мяучит. Как будто вы слышите вдали гудки отплывающего корабля. Модернизированной лодки Харона. Франтишка поняла. Йозеф, её Йозеф из Живанице умёр.

Надо бы вызвать врача, приходит ей в голову. Позвать Божену. Но она не может пошевелиться.

Если бы ей пришлось кому-нибудь описать, что она чувствует именно в эту минуту, они не сумела бы этого сделать. Вы ждёте, что она скажет – боль/горе. Да. Боль/горе. Франтишка сознаёт, что эта боль/горе имеет свой облик: однажды Йозеф нечаянно наступил и раздавил только что вылупившегося гусёнка. Она видела глаза Йозефа. Смерть милосерднее того, что в тот раз навсегда подкосило Йозефа.

Франтишка воспринимает реальность. У неё нет ошущения, что время остановилось. Она даже заставляет себя вслух произнести это слово: Умер. И сглотнула. И снова: умер. Только немного погодя говорит очень тихо: Йозеф. И вздрагивает. Произнесённое вслух имя мужа пугает её. Это такой животный страх. Боль/горе и ужас. Нет, она не может разговаривать с мёртвым. Для этого ещё слишком рано. Франтишка внимательно разглядывает лицо Йозефа. Что она ищет? Намёк, помаргивание под веками? Но лицо Йозефа неподвижно. К счастью, в нём нет ужаса. Эсташ ему деликатно закрыл глаза. Надо бы ему подвязать подбородок, это вроде бы делают. Франтишка пытается сделать шаг, взять какой-нибудь подходящий кусок ткани, пелёнку – но их давно нет в доме, как и носовых платков.

Вот только повернуться к Йозефу спиной Франтишка боится. Представить себе, что мёртвый Йозеф посмотрел бы на неё, когда она этого не видит, когда она не должна этого видеть, ужасно. И при этом совершенно иррационально.

Эсташ с тихим мурлыканием протискивается под рубашку и лижет Йозефу подмышки. Систематично: левую, потом правую.

Только теперь Франтишка Ц. присоединяется к обмыванию. Она приносит эмалированный таз и чистую мочалку. Не спеша она начинает обмывать Йозефу живот. При этом она наблюдает за котом. Затем вынимает из комода большую простынь и накрывает ею нижнюю часть тела Йозефа. Под простынёй она снимает с него брюки и трусы. Под расстеленной простынёй она осторожно обмывает его интимные места. Она жила с Йозефом много лет и знает, что он был очень целомудренный. Она никогда ни с кем об этом не говорила. Она знает, что услышала бы в ответ: Господи, у него что было столько табу? И при занятиях любовью? Не говорите: табу. Не говорите лучше вообще ничего.

Франтишка из-за кота не видит лица Йозефа. Но как будто бы где-то над ней двигались его глаза. Она осторожно сдвигает простынь, обнажая только ноги. Она снова мочит мочалку в воде и не спеша обмывает левую, а затем правую ногу

Йозефа. Когда она моет ступни, то чувствует их жёсткую кожу. Она никогда не пробовала подержать их на руках. Но, по всей вероятности, мужчины этого от женщин и не ждут.

Эсташ тем временем мордочкой разжимает левую ладонь Йозефа. Он разжимает ему пальцы. Йозеф – не сопротивляется, он подчиняется движениям кота. Эсташ так же добросовестно чистит и правую руку Йозефа. У покалеченного мизинца он останавливается, как будто хочет его разогнуть, но потом отказывается от этого. Такое кошачье ДА. Есть вещи, которые мы не изменим.

Франтишка Ц. приносит чистую рубашку, трусы и брюки. Это всё новые вещи, приготовленные для санатория. Она не спеша одевает Йозефа, Эсташ всякий раз немного сдвигается, но тело Йозефа не покидает.

Франтишка одевает тело Йозефа, и всё вокруг неё с протяжным гулом отплывает. Со стены исчезает большое зеркало в латунной раме, шкаф проваливается в стену, изразцовая печь обрушивается, пока от неё не остаётся всего лишь куча обломков. Кот дёргается рывками, только через некоторое время Франтишка замечает, что он рвёт за себе волосы, яростно, беспощадно, через несколько минут брюхо и внутренняя сторона задних лап у него лысые. Йозеф из Живанице покрыт золотой шерстью как одеялом. Франтишка на ощупь ещё раз открывает комод, это у неё не сразу получается, все вещи перед ней расступаются. Потом она вынимает небольшую вышитую подушечку и засовывает это рыжевато-золотое скорбное великолепие под наволочку. Затем кладёт подушку Йозефу под голову.

Лишь после этого все вещи в комнате с ней согласились, они уже снова на своих местах. Изразцовая печь снова собирается, она почти касается потолка.

Когда Йозеф чист, обмыт, даже причёсан, Франтишка Ц. отыскивает в своих записях номер мобильного телефона местного врача и звонит ему.

Затем она идёт в сад за дочерью. Ещё до этого она открывает окно в комнате. Муха с жужжанием вылетает наружу.

Спасибо, говорит Йозеф из Живанице. Спасибо, говорит Йозеф откуда-то из неоткуда…

Франтишка во второй раз идёт сегодня к ореху, к самой стене. Божена разговаривает с Марженой. Маржена разбрасывает крошки небесным птичкам. Но ни одна птица к ней так близко не подлетит. Голуби, да, эти бы прилетели, но бог его знает, почему они в сад не летают.

Божа, говорит Франтишка. Иди домой. Папа умер.

Божена недоверчиво/с недоверием смотрит на мать. Ведь ещё минуту назад они разговаривали. Человек ведь не может умереть вот так вот.

И Маржена испуганно поднимает голову и руки её грузно падают на колени. И она не понимает…

Божена понимает, что ей следовало бы встать, обнять мать, но не может – она застыла точно так же, как минуту назад Франтишка.

У неё иногда бывали такие сны: папа или мама умерли. В таком сне она плакала так, как никогда не плакала наяву. Даже в детстве. Но в этом сне она всегда повторяла: это мне только снится. Я проснусь. И всегда просыпалась. Только потом весь день она была сама не своя. Она знала, что когда-нибудь это будет не сон. Что такую боль/горе ей придётся испытать.

Пара секунд прошла, прежде чем Божена, крепко прижавшись, очутилась в объятиях у Франтишки. Мама, ой, мама…

Маржена снова рывками разглаживает юбку, движения её становятся быстрее, как будто она хочет с себя что-то сорвать. Что-то из себя вырвать…

Мать и дочь в этот момент о ней забыли.

Дальше уже всё было обыденно. Вызванный врач констатирует смерть: внезапный инсульт. Ваш муж умер за секунду, он не страдал. Милосердная смерть, такую можно только желать, пани.

Это его метод, как успокоить семью умершего. Сухих глаз жены и дочери он боится больше громких причитаний.

Я могу вам оставить кое-какие успокоительные порошки и для сна, ищет он в своей сумке. На столе лежит его мобильник: он уже сообщил в похоронное бюро.

Спасибо, говорит Франтишка. У неё ужасно пересохло во рту, она не может глотать.

Врач заполняет свидетельство о смерти, и когда подаёт его Франтишке, добавляет с отвращением: Я видел кошку, она лежала на теле умершего, это небезопасно, пани. Вышвырните это животное, ей нельзя здесь оставаться. Она могла бы… ну, он откашливается, потому что ему кажется бессердечным докончить фразу: она могла бы мёртвого искусать.

Вам следовало бы эту кошку усыпить, пани. Полагаю, у неё парша, она вся облезла.

И не дожидаясь реакции Франтишки, он сам хватает кота за холку и собирается того выбросить из комнаты. Эсташ не сопротивляется, в руке доктора он похож на изношенный белокурый парик. Франтишка инстинктивно протягивает руку и прижимает к себе облезлого котика. Нет, он не больной, но, конечно, он здесь не останется, пан доктор.

Когда врач с выражением несогласия на лице уходит, Франтишка сознаёт, что впервые случилось, что Эсташ к ней прижался. Что он позволил, чтобы она держала его на руках. И даже поднял к ней голову и пытался лизнуть её в щеку. В этот момент до неё дошло, что этим языком он облизывал мёртвого Йозефа.

Она резко вскрикнула и брезгливо сбросила Эсташа с себя. Тот протяжно промяукал и выбежал из комнаты Ещё в тот же вечер приехали из похоронного бюро, положили Йозефа в гроб, Франтишка приспособила ему под голову мягко выстланную подушечку: молчаливый неотменяемый уговор.

С завтрашнего дня её мужа выставят в траурном зале. Выставят спящим, беззащитным, у всех на виду – такого бы сам он себе точно не выбрал. Да только традиция жестка и бескомпромиссна.

Я буду там с тобой Йозеф. Мы будем с Боженой меняться по очереди.

У Франтишки остаётся ещё нелёгкое задание: осторожно рассказать обо всём юродивой Маржене. Маржена поймёт, уже в саду под орехом она поняла, пытается произнести своё гм-гм- гм, но голос её подводит. Она беззвучно плачет, вытирая глаза грязными руками. Франтишке так надо бы побыть одной, но, возможно, и хорошо, что она не смеет остаться в одиночестве. Прежде всего, ей надо подготовить Маржену ко сну. Помыть ей лицо.

Ночь подкрадывается как хорёк к выбранной им курице. Ни Франтишка, ни Божена не могут уснуть.

Через два дома Завтрашняя невеста тоже спит вполглаза, Она уже знает, что Божена не будет подружкой невесты. Они даже не смогли встретиться – свадебный подарок Божена отдала ей в дверях.

У Завтрашней невесты будет на одну подружку меньше. Один дружка останется без пары. Как раз двоюродный брат жениха, Она предупредила его, чтобы он знал…

И тот, разозлённый, разочарованный и изрядно под шофе, ещё в тот же вечер пришёл сообщить ей, что не всё ещё пропало/жизнь ещё не кончилась/že není všem dnům konec/, он ещё будет дружкой и повеселиться с хорошенькой подружкой невесты, когда Жених будет жениться во второй раз.

Слишком много дурных примет и злых слов. У сам другой Завтрашней невесты нет сил сказать ему прямо в глаза что-нибудь колкое. У неё вообще нет сил. Это от того, что её всё время тошнит.

Сон…

Когда под утро она всё же уснула, ей приснился тревожный сон. Ей снилось, что её нерешительный жених направляется в Каштыл за той вавилонской девкой, которая тоже от него забеременела, но после неё, позже Завтрашней невесты.

А ещё ей снилось, что Жених свалился в навозную жижу, в выгребную яму, которая в Каштыле не огорожена, и в этот момент он понял, что только Завтрашняя невеста – настоящая, единственная из всех, потому что у неё всегда тщательно подметён двор.

Ночь проплывает сквозь звёздные камыши, покачиваясь как лодка. Вдруг неожиданно сверкнула молния и вслед за этим загремел гром.

Через открытое окно в комнату врывается стремительный дождик. Франтишка пошла закрыть окно, но в последнее мгновение заколебалась. Что если за этим окном…

Ты не слышала, кошка не мяукала? Обращается она к дочери.

Окно она лучше оставит открытым, она не смогла бы его захлопнуть именно сейчас.

Божена лежит, глаза её закрыты, но она не спит. Синие яблоки, говорит она тихонько.

Франтишка не понимает. Какие синие яблоки?

Он рассказывал мне такую сказку, мама. Когда была гроза, и я боялась, папа меня успокаивал, это, мол, на небе рубят старые яблони, на которых растут синие яблоки, но сразу же высаживают новые с ещё более синими яблоками.

Божена всхлипывает, но выплакаться всё ещё не может.

Франтишка не знает, что на это ответить. Синие яблоки – Йозеф действительно так говорил. Ведь его мир – тот, что виден, и тот, что в мыслях, всегда казался ей таким несложным, приземлённым. Его хорошо знакомый мир животных не был сказочным царством, где звери говорят человеческими голосами, приносят живую и мёртвую воду. Кошки, которых он гладил, мяукали, собаки лаяли, коровы мычали…он отличал дроздов от овсянок по оперению и пению, но не знал Жар-птицу, не говоря уже о Фениксе.

Да, он рассказывал с восторгом и смиренным изумлением о суягной самочке, козочке, шею которой маленькая Божена хотела украсить небольшим колокольчиком. Но козе это не нравилось.

Синие яблоки! Я никогда не была в садах Йозефа, в тайном рае, где также рубят старые деревья. Как он мог жить с такими фантазиями?

Франтишка боится лечь спать. Боится беззащитности, которой подвержен каждый во сне.

Тогда она хотя бы насыплет Эсташу в миску корм. Она оставляет приоткрытым окно кладовки, куда кот прокрадывается после прогулок. Чтобы никого не разбудил, если на этот раз он вернётся под самое утро, забывая, что Эсташ принимает пищу только из рук Йозефа.

Но Эсташ под утро никого не будил. Его миска осталась нетронутой, но обращать на такие вещи внимание не было времени. Но от голода он не умрёт. Может, он смог затереться между гостей на свадьбе и опьянённый непривычными запахами поменял привычки: выловит жаркое, дерзости на это у него хватит.

Франтишка подгоняет траурное платье для Божены. Она шьёт, чтобы не захлебнуться от сухого, режущего горя. Боль сменяет опасение: Божена похудела. Она никогда много не ела, теперь же в Праге никто за ней не смотрит, питается, конечно же, кое-как. У Франтишки жжёт в глазах, ткань не слушается. В талии надо будет забрать/ушить, ох – ещё вчера ей пришлось у другого платья талию расставлять.

Её охватывает слабость, кружится голова. Ещё бы: ночью она почти не спала.

Она уставшая. Обессиленная. И печальная от сознания непоправимого…

Но ей надо поспешить с шитьём. Божену и её ждёт серьёзное испытание – днём в траурном зале. Такой современный караул возле покойника. Йозеф и они вдвоём перед судом чужих глаз.

Йозеф из Живанице за стеклянной стеной. Голова его на расшитой подушечке.

Богородице дево, дево, радуйся, радуйся, … такое рыжее слово, рыжее слово… рыжее слово мелькает у Франтишки перед глазами, кто-то открывает двери, впустите сюда воздух, она слышит голоса… Богородице, радуйся, рыжее радуйся… Франтишка видит, как прозрачное слово проходит сквозь прозрачное стекло и садится Йозефу под сердцем. Радуйся затихает.

Мама, мама, шепчет Божена. Мамочка! Что с тобой?

Пойдём отсюда.

Едва они выходят, как натыкаются на горячий воздух как на резиновую стену. Стена упругая, но непроницаемая. Обе потеют, и платья прилипают плотно к телу. Божена боится, что мать потеряет сознание, она следит за её посеревшим лицом. Такой она её ещё не видела. Или же ранее не обращала внимание.

Обе знают, что они оставили за собой любопытные взгляды и самозваные предстоящие вопросы и ответы.

С башни церкви как раз бьют часы. Три тяжёлых удара. К колокольному звону присоединяется протяжный гудок поезда, который отошёл от брумовского вокзала и втягивается в туннель.

Когда Франтишка с Боженой приближаются к дому свадебного веселья, они слышат позвякивание приборов, смех. Свадебный пир проходил на выметенном дворе, ведь свадебные гости не поместились бы в небольшой комнате в доме. Запах жареных цыплят и свадебных булочек – красноречив и навязчив. Он разливается и над головами обеих женщин. В этом покачиваются пьяные голоса без контуров. Они впитываются один в другой, создавая звуковую акварель. Невеста уже, наверняка, сняла фату и выдохнула с облегчением. Она замужем.

Сегодня я тоже должна была быть здесь, приходит в голову Божене. Но в этом нет сожаления, в этом нет ничего, это всего лишь приглушённое чувство, как если бы вы очутились в сталактитовой пещере.

Вдруг на обеих женщин начинают без предупреждения падать тяжёлые капли дождя. Ещё даже небо как следует не затянуло. В сегодняшнем пекле такой дождик не может быть неприятен. Тотчас же обрушивается настоящий ливень. Небо потемнело, вы смотрите в гигантскую пустую пивную кружку.

Капли резко стукаются о накрытые свадебные столы. Они падают в бокалы с вином. Вино перемешивается с дождевой водой. Куриный суп с лапшой тоже помутнел от дождя и уже несъедобен. На свадебные торты хлещут потоки воды, и ливень уничтожает их ванильное неглиже.

Сверкнула молния.

Даже здесь на улице Франтишка и Божена слышат визги, падают стулья, затем резкий порыв ветра срывает скатерть со всем, что на ней находится. Звон разбитого стекла. Скулят перепуганные собаки, которые под столами лакомились попадавшими кусками мяса. Визгливые крики женщин из-за уничтоженных нарядов. Ругательства.

Франтишка и Божена в одно мгновение промокли, и в туфлях у них полно воды. Скорее бы попасть под крышу!

Когда Франтишка Ц. старинным тяжёлым ключом открывает входную дверь, небо снова разрывает остро наточенная молния. Она отпечатывает на небе свой конвульсивный знак и исчезает. Сразу же грохочет гром.

Франтишка роняет металлический ключ. Затем от испуга оборачивается так резко, что стоящая за ней Божена чуть не упала с низкой ступеньки.

Маржена! Под деревом!

Франтишка хочет, чтобы Божена пока обсушилась в доме, но разве это возможно – оставить мать одну посреди этого ужаса?

Они обе выбегают одновременно – по узкой тропинке мимо помидоров, поломанные кустики которых лежат на земле. Потемнело уже до такой степени, что они с большим трудом ориентируются. Обе двигаются вперёд по памяти. Что происходит вокруг, они различают только по зловещим звукам. У соседей вихрь сорвал голубятню.

Маржена стоит под орехом так, как будто она только что вышла из его утробы. Она издаёт судорожные душераздирающие звуки. Прижимает к себе сломанную ветку. Ту ветку, которая росла настолько близко к стене, что у неё от грязной штукатурки вечно был обтрёпанный рукав. Ту ветку, которая от порыва ветра ударилась об эту непоколебимую стену и отломилась со множеством осколков. Маржена не дала ей упасть, подставила руки, как мы подставляем руки ребёнку, падающему с высоты. Она качает ветку на согнутых руках, склоняется к ней, обдирает об неё лицо и завывает как вода подземной реки Пунквы. Немилосердный ветер болезненно ударяет её в левый бок, но она ещё крепче опирается на свой пронзительный крик и защищает ветку от следующих ударов. Простой и естественный жест.

Праболь и пралюбовь нельзя облегчить состраданием/жалостью – тогда они не были бы абсолютными.

Пропитанная страхом Франтишка, не раздумывая бросается к сестре и тащит её от высокого ореха. Неужели эта растерянная душа не знает, что во время грозы нельзя прятаться под деревьями?

Маржена отказывается отойти от дерева. Она не прячется, она всего лишь в трудную минуту не покидает то, что любит.

Франтишке приходится оторвать её силой. Маржена не выпускает ветку, более толстый конец она засовывает под мышку, пытается упереться в землю ногами, но земля размокла, и Маржена чуть не потеряла равновесие. Она опирается на ветку, которая в это мгновение выглядит как метла из испорченного/уничтоженного бесцветного павлиньего хвоста. И сама Маржена являет собой точный образ лесной нимфы. Растрёпанные давно немытые волосы ниспадают по щёкам. Рот Маржены широко открыт, она не перестаёт кричать и в то же время давиться. Лицо её безобразно, она вся безобразна, но крик её – это признание в безусловной любви. Красота ничего общего с этим не имеет.

Маржена кричит голосом раненого ореха. Её отрывают от существа, с которым она связала свою жизнь, даже не сказав ни разу «да». Это абсолютные отношения. Ни Франтишка, ни Божена не могут её понять. Они с этого света и их мозг состоит из правого и левого полушарий, чувства уравновешиваются разумом, неумолимой проверенной опытом логикой. Эта логика преобладает, и в этой грозе они советуют ей сохранить свою жизнь, потому что то, что уже умерло, мы

всё равно не воскресим – ни просьбами, ни угрозами. Боль от утраты любимых невозможно заглушить, но и у неё есть свой путь. У неё тоже есть свои прихожие, подвалы, горячие чердаки. И у людской боли есть своё отмеренное конечное время. Боль Маржены вне всяких законов. Так же, как и её любовь. Блаженая Немая предоставила своё тело, чтобы оно дало возможность прозвучать любви и боли, которые появились здесь раньше людей.

По потемневшему небу проносятся древогубы, и вокруг трёх женщин гулко падают срубленные синие яблони из рая. Трава полна синих яблок, и Маржена на них поскальзывается.

Франтишка этим воспользовалась и уже держит безумную у себя в безопасности. Она не смогла бы жить с мыслью, что она видела, как сестра умирает без помощи. Это тоже проявление любви. И страха.

Божена переживает то же самое.

Небо расцвечивают молнии/загорается молниями.

Трём женщинам надо как можно быстрее покинуть пределы опасности. Поэтому необходимо между собой и угрозой смерти возвести непоколебимую стену из естественных инстинктов.

Но даже в крепких объятиях Франтишки Маржена не перестаёт испуганно кричать в темноту. В её голосе нет мелодии, это уханье совы и гиканье/крик осла, карканье вороны и голос павлина, и в этой беспомощной, душераздирающей какофонии теряется испуганное мяуканье кошки.

Это Эсташ! Он как все кошки на свете заранее чувствует опасность. Он понимает неартикулированные звуки. Наверху на орехе он воспринимает тревожное, одинокое умирание раненого дерева. Ощетинившимся хребтом он реагирует на циничную кирпичную ухмылку пуленепробиваемой белой стены.

Сверкнула молния, и Эсташ видит стену, увенчанную наверху диадемой из осколков стекла. Лжекоролова! Издевательское, угрожающее, самовлюблённое творение человека: не приближайся или умрёшь!

Вслед за этим снова сверкает молния, свастика грохнула в небо, которое перед ней не раскрылось, но резкий свет на мгновение ослепляет сад как прожектор. К крику Маржены продерётся и испуганное мяуканье Эсташа и сиплый мужской голос: Вот эта бестия, которая обгладывает мертвецов! Так пусть же больше ни к кому не подойдёт!

Гремит выстрел. С вскриком как с факелом сражённый Эсташ падает на землю в раскрытые синие яблоки.

Мілена Фуціманова, 

Засновник і драматург театру музики та поезії «Агадір» у Брно, в Чехії